Проклятие итальянского браслета
Шрифт:
Прошло несколько минут – и рыжий появился с гордым видом.
Алёна отошла за угол, и ее «агент» через минуту к ней присоединился:
– Готово дело. Все узнал.
– Ну что, она там? – спросила Алёна.
Желтые глаза приняли загадочное выражение:
– А деньги?
Алёна достала пятидесятку из кармана, но не отдала парню:
– Итак?
– Утром деньги, – сказал рыжий, – вечером стулья. Гони денюшку, тогда скажу.
Алёна усмехнулась:
– Ну, за то, что ты цитируешь Ильфа и Петрова, так и быть, пойду у тебя на поводу. Держи, теперь говори.
– Пятьсот, –
– Что?!
– Что слышала. Гони полтыщи, иначе ничего больше не скажу.
– Офонарел? – спросила Алёна, которая, когда хотела, могла быть очень грубой, и это был еще далеко не предел инвективных возможностей ее словаря. – Может, сразу тысячу запросишь?
– Я согласен, – сказал он покладисто.
– Да не смеши, я ведь и сама могу пойти и посмотреть, на месте ли Секлита Георгиевна.
– Ну иди и посмотри, – ухмыльнулся рыжий. – Чего ж не идешь?
– Ладно, – вздохнула Алёна. – Я дам тебе еще пятьдесят рублей, и ты мне скажешь.
– Сто.
– Торг здесь неуместен, ты поймешь, что это значит, если читал Ильфа и Петрова.
– Ладно, пятьдесят, – недовольно согласился он.
– Возьми. Говори.
– Дай еще такую же – тогда скажу, – наглый рыжий даже не улыбался, спрятав третью пятидесятирублевку.
– Перебьешься, не война! – вспомнила Алёна одно из популярнейших присловий своего детства и пошла было к «Клеопатре», но рыжий недовольно буркнул сзади:
– Ладно, не ходи, там твоя эта… Серафима, за прилавком стоит.
– Кто? – ошеломленно обернулась Алёна.
– Ну ты ж мне велела узнать, работает Серафима Как-ее-там или нет.
– Секлита Георгиевна, недоумок! – взъярилась наша героиня. – А что, ты Серафиму спрашивал?!
– Да какая разница, кого я спрашивал? – отмахнулся рыжий. – Вошел – там одна беловолосая. Я только приготовился спрашивать, да у меня имя из головы вон. Потом грю: «Серафима… эта… как ее… работает сегодня?» Она глаза вытаращила, а тут выходит из ихней подсобки такая черноглазая тетка. Видать, та, про которую ты спрашивала. И говорит так злобно: «Какая я тебе Серафима? Меня зовут Секлита Георгиевна!» Чего и требовалось доказать. Я сразу свалил оттуда. А то они на меня так пялиться начали, будто я к ним воровать пришел.
– Неудивительно, у тебя очень подозрительный вид, – не удержалась от мелкой мести Алёна.
– Кто б говорил! – хохотнул рыжий. – Ты сама как шпионка в этом своем капюшоне. Че, эта Серафима – жена твоего любовника, да? У вас свиданка, да? И ты посылала меня подглядеть, путь потрахаться свободен или нет?
Несколько мгновений Алёна молчала, потом с натужной приветливостью сказала:
– Мальчик, не смотри сериалы по телику, а лучше продолжай читать Ильфа и Петрова. Там про всякую такую чушь и слова нет.
– Да? – скорчил он рожу. – А про арбузные груди мадам Грицацуевой?
И, хохоча, довольный победой, пошел своей дорогой, бросив Алёне на прощание:
– Обращайся, если че!
Дела давно минувших дней
Пропущу еще несколько
Придется еще больше сократить мои описания.
Год назад прошел бенефис в честь дня моего рождения. Я наконец решился выйти в роли Городничего в гоголевском «Ревизоре». Много лет этой роли я боялся, сколько раз за нее брался, но не давалась она мне, на сцене цепенел, бекал и мекал, будто начинающий. А тут вдруг получилось с первой же репетиции! Я ведь уже стал немолодым человеком – мне исполнилось сорок, это был мой юбилейный бенефис – бенефис, скажу не хвастая, любимого публикой, прославленного артиста. Хотя, конечно, не любил я размышлять о том, что слава славою, а много бы я отдал, чтобы задержать течение времени… И сейчас упоминаю о бенефисе лишь потому, что дальнейшие события развернулись тотчас после него.
Буквально на другой день явился ко мне некий инженер Тихонов Вениамин Федорович – человек очень богатый, состоящий в управляющей дирекции Сормовских заводов, известный, к слову сказать, противу фамилии, своим задиристым, а порой и скандальным нравом. Однако именно он возглавлял попечительский совет театрального Общества: организацию, на средства которой мы если не существовали, то могли рассчитывать в случае провалов или непредвиденных обстоятельств. Также эта организация, щедро или нет, в зависимости от обстоятельств, давала нам деньги на декорации и костюмы.
Итак, у нас в конторе появился Тихонов и потребовал собрать труппу. Ответив на наши почтительные поклоны снисходительным кивком, он внушительным тоном заявил, что наши спектакли перестали быть интересны публике. Вся беда в том, что актрисы наши нехороши собой и не обладают «шикарным» гардеробом, а потому смотреть на них – тоска берет. Вот и не ходят люди в театр.
Мы молчали, подавленные: гардероб у наших примадонн и впрямь нельзя было назвать шикарным, ведь им приходилось шить платья – кроме разве исторических костюмов – на свои собственные деньги! А какие там у актеров провинциального театра деньги…
И вдруг Тихонов сказал:
– Ничего, господа, я знаю, как делу помочь. Я для вас выписал настоящую талантливую артистку, к тому же с прекрасной внешностью. Истинная богиня! А уж какие у нее туалеты! Настоящие парижские! Она с успехом будет выступать в первых ролях и поднимет сборы.
С этими словами он ушел, даже не выслушав наше мнение.
Собственно, никакого мнения не было, так мы были ошеломлены.
Он уже выписал! Не предложил нам ее послушать, посмотреть в ролях, а сам бесцеремонно распорядился. Наше мнение ему неинтересно! Мы для него – всего лишь актерский сброд!