Проклятие Кеннеди
Шрифт:
— Доброе утро. — Главный инспектор улыбнулся дежурному. — Мне нужно пройти в кабинет мистера Лапуччи.
Через пятнадцать секунд к нему вышла секретарша управляющего.
— Доброе утро, мистера Лапуччи, пожалуйста.
— Его нет. Он на совещании.
— Таможенно-налоговая инспекция Ее Величества. — Он показал ей удостоверение. Их служба обладала большей властью, чем полиция. Минуту спустя он уже стоял в кабинете, который прежде занимал Манзони.
— Вот документы, согласно которым мне должны предоставить
Через час после того как Бретлоу вошел в свой кабинет, ему позвонил Майерскоф. Что-то в тоне Майерскофа, легкий нажим в его голосе, когда он просил принять его, заставили Бретлоу пригласить его немедленно.
— Это митчелловское расследование, — Майерскоф явно волновался; глаза его бегали, губа была закушена.
— Что такое?
— Только что британская таможня явилась с проверкой в лондонское отделение БКИ.
Успокойся, хотел сказать ему Бретлоу, начни сначала, расскажи все подробно.
— Как это затрагивает нас? — спросил он.
— Инспекторам были даны санкции проверить все материалы, имеющие отношение к конкретным счетам.
— Какие же это счета?
— «Небулус», «Ромулус» и «Экскалибур».
Бретлоу потянулся за сигаретами.
— Это точно?
— Абсолютно.
Бретлоу откинулся на спинку кресла и закурил «голуаз».
— Откуда у британской таможни эти сведения? Почему ты упомянул о митчелловском расследовании?
— Потому что англичанам пришли документы из Вашингтона, а в них говорилось об отмывании денег, заработанных на наркотиках, и о митчелловском расследовании.
— Спасибо, — сказал Бретлоу. За то, что сообщил мне, за то, что не медлишь в сложной ситуации. Слава Богу, что он прикрыт, слава Богу, что он спланировал все так, чтобы защитить себя. — Дай знать, если обнаружится еще что-нибудь.
— Конечно, — Майерскоф поднялся со стула.
— Еще одно, — остановил его Бретлоу. — Ты сказал, что заявление поступило из Вашингтона.
— Да.
— Кто его подписал?
Он знал, кто. Ты сам выбрал это, Джек, а не я; я не подписывал тебе смертного приговора, старый друг. Ты сделал это своей рукой.
— Сенатор Донахью.
19
Этот день был из тех, что запоминаются. Где ты был, когда услышал об этом, и что делал. С кем разговаривал и кому звонил.
Когда Донахью посмотрел на часы, на них было два пополуночи. Он аккуратно сложил бумаги на столе перед собой и сосредоточился на речи, проверяя, правильно ли она выстроена, правильно ли выбраны цитаты и места для них. Особенно важными были две.
Первая украшала рабочий стол в 394-й комнате Рассел-билдинг:
Некоторые
Я мечтаю о том, чего никогда не было, и спрашиваю, почему бы и нет.
Вторая была выбита на граните в Арлингтоне и включена в речь по просьбе Кэт:
За всю долгую историю человечества немногие поколения удостаивались чести защищать свободу в час максимальной опасности.
Я не увиливаю от этого жребия — я приветствую его.
Хотя про себя он произносил это немного иначе;
За всю долгую историю человечества немногие поколения удостаивались чести защищать свободу.
В час максимальной опасности я не увиливаю от этого жребия — я приветствую его.
Он представил себе, что произносит эти слова вслух, представил, что стоит рядом со звездно-полосатым флагом в конференц-зале Рассел-билдинг, перед наведенными на него камерами и миром, замершим в ожидании. Представил, как он умолкает и поднимает глаза; делает небольшую паузу.
— Я заявляю, что претендую на звание кандидата на пост президента Соединенных Штатов Америки от Демократической партии.
В кабинете было тихо: он положил карандаш, подошел к двери и сказал людям в приемной что отправляется спать. Они вошли вместе с ним и закрыли дверь. Первый устроился в кресле, а второй расстелил перед дверью матрац и лег.
Была половина третьего утра, восемь тридцать по европейскому времени. Хазлам смотрел в потолок и думал о других случаях, когда он чувствовал себя так же, как сейчас: во время опасных вылазок, особенно когда он или группа, которой он командовал, были отрезаны ото всех и казалось, что успех почти невозможен.
Мы странники, Создатель, наш удел — Не ведать отдыха; там, впереди, Последняя гора, увенчанная снегом…Когда это кончится, он поедет на Восток, решил Хазлам; совершит золотое путешествие в Самарканд.
Не то, что у него в мыслях, — это он уже совершил, — а настоящее. Когда это кончится, он один встанет в начале того пути и поднимет глаза, и не будет опускать их, пока не доберется до самого верха.
Он взял телефон и набрал миланский номер, сам толком не понимая, зачем, и не рассчитывая услышать ничего, кроме голоса автоответчика. Франческа ответила после третьего гудка. Ее голос изменился, заметил он; по крайней мере, теперь она может взять трубку, не боясь, что ей снова придется сражаться с Муссолини.