Проклятие лорда Фаула

Дональдсон Стивен Ридер

— Во всяком случае, откуда у тебя такие познания о надежде? Я не вижу у тебя никаких поводов для отчаяния.

— Не видишь? — Губы великана улыбались, но глаза оставались серьезными под нависающими бровями, а шрам на лбу напрягся. — Разве ты забыл, что от людей я научился ненавидеть? Разве… но оставим это. Что, если я признаюсь, что служу тебе? Я, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, великан Прибрежья, посланник своего народа?

Кавинант услышал в этом вопросе эхо, словно донесшееся с дальней вырубки и едва слышимое на ветру, и отпрянул.

— Не говори загадками, черт возьми. Говори

так, чтобы я мог тебя понять.

Великан прикоснулся огромным пальцем к груди Кавинанта, словно указывая на одно из пятен на его одежде.

— Неверящий, в своих руках ты держишь судьбу всей Страны.

Губитель Душ объявил поход против Лордов именно тогда, когда мы обрели надежду отыскать свой Дом. Неужели я должен объяснять, что в твоей власти — спасти нас или бросить на произвол судьбы?

— Проклятье! — прошипел Кавинант. — Сколько раз я уже говорил, что я — всего лишь прокаженный? Все это — большая ошибка. Фаул просто разыгрывает всех нас.

Великан ответил просто и спокойно:

— Тогда неужели для тебя так удивительно узнать, что я думаю о надежде?

Кавинант встретил взгляд великана из-под нависающего лба, пересеченного шрамом. Тот смотрел на него так, словно надежда Бездомных была подобна тонущему кораблю, и у Кавинанта все заныло в груди от сознания своей беспомощности и неспособности спасти эту надежду. Но Морестранственник сказал, словно спеша на помощь:

— Не тревожься, друг мой. Этот рассказ пока еще слишком короток для того, чтобы кто-то из нас смог предугадать его окончание. Как ты сказал, я провел много времени с вечно спешащими людьми. Мой народ долго смеялся бы, увидев меня — великана, у которого не хватает терпения на длинный рассказ. И у Лордов еще много может быть неожиданного для Губителя Душ. Не тревожь свое сердце. Быть может, и ты, и я уже пережили свою долю из тех ужасов, которые нам положены.

Кавинант хрипло сказал:

— Великан, ты слишком поспешен в суждениях.

Способность Морестранственника к мягкости смущала его. Бормоча про себя проклятья, он отвернулся и занялся поисками посоха и ножа. С площадки доносился шум приготовления к походу. Внутри пещеры суетились домозаботящиеся, укладывая в мешки пищу. Отряд готовился к выходу, и он тоже не хотел оставаться в бездействии. Свой посох и нож вместе с ворохом белья он нашел на камне. Все это было разложено среди цветов, словно на витрине. Потом он попросил одного из домозаботящихся, тотчас пришедшего в неописуемое волнение и восторг, достать ему мыло, зеркало и принести воды. Он чувствовал, что должен побриться.

Но едва он установил зеркало в нужное положение и смочил лицо водой, как обнаружил Пьеттена, торжественно стоящего прямо перед ним, а в зеркале ему была видна Ллаура, стоящая позади. Пьеттен смотрел на него так, словно Кавинант был неуловим, подобно духу, а лицо Ллауры казалось напряженным, словно она заставляла себя делать что-то против своей воли. Беспомощным жестом проведя рукой по волосам, она сказала:

— Ты просил ранихийцев приютить нас здесь.

Кавинант пожал плечами.

— Так же, как и Морестранственник.

— Почему?

В ее вопросе Кавинант уловил целый набор значений. Она не отрывала взгляда от зеркала, а он видел в ее глазах воспоминание о горящем дереве. Он

осторожно спросил:

— Ты думаешь, что у тебя может появиться шанс отомстить Фаулу? И что ты сможешь этот шанс использовать? — Он посмотрел на Пьеттена. — Оставь это Морэму и Протхоллу. Ты можешь в этом положиться на них.

— Конечно, — выражение ее лица не хуже слов говорило о том, что не доверять Лордам она не может.

— Тогда займись делом, которое у тебя есть. Здесь Пьеттен. Подумай о том, что с ним может случиться — нечто худшее, чем то, что вы уже пережили. Ему нужна забота.

Пьеттен зевнул, словно ему давно было пора спать, и сказал:

— Они ненавидят тебя.

Голос его был столь же бесстрастным, как голос палача.

— Как? — вызывающе отозвалась Ллаура. — Разве ты не видел, как он себя ведет? Не видел, как он не спит по ночам? Как его глаза пожирают луну? Не видел его пристрастия к вкусу крови? Он не ребенок. Он уже не ребенок. Она говорила так, будто она произносила слова, не имевшие никакого значения.

— Это предательство, облеченное в форму ребенка. Как я могу заботиться о нем?

Кавинант снова смочил лицо и стал намыливаться. Спиной он чувствовал присутствие Ллауры, особенно когда намыливал подбородок.

Наконец он пробормотал: — Попробуй сделать это с помощью ранихинов. Он их любит.

Когда Ллаура нагнулась, чтобы взять Пьеттена за руку и увести его, Кавинант вздохнул и поднес к подбородку нож. Рука его была нетвердой, перед глазами мелькали видения того, как он ранит себя. Но лезвие скользило по коже так гладко, словно помнило о том, что Этиаран отказалась нанести ему удар.

К тому времени, когда с бритьем было покончено, отряд уже собрался. Кавинант поспешил присоединиться к всадникам, словно опасаясь, что отряд уйдет без него.

Последняя проверка — и вскоре Кавинант стоял возле Дьюры.

Состояние лошадей удивило его. Все они блестели ухоженными боками и выглядели такими сытыми и отдохнувшими, словно ранихийцы ухаживали за ними еще с весны. Некоторые скакуны Дозора, наиболее изможденные, теперь рыли землю копытами и весело потряхивали гривами.

Весь отряд, казалось, забыл о том, куда он направляется. Все воины дружно смеялись. Старый Биринайр что-то кудахтал и бранился по поводу того, как ранихийцы обращались с его прутьями лиллианрилл. Он держал себя с ранихийцами как с испорченными детьми, и это, казалось, доставляло ему такое удовольствие, которого он не мог скрыть даже под своим величием. Морэм сидел на Хайнерил, широко улыбаясь. А Высокий Лорд Протхолл стоял, расслабившись, рядом со своей лошадью, словно провел в безопасности несколько лет. Только Стражи Крови, уже сидевшие верхом на своих ранихинах, оставались невозмутимыми.

Веселое настроение отряда встревожило Кавинанта как скрытая угроза. Он понимал, что она частично происходит от спокойствия и расслабленности. Но он также был уверен, что она вызвана и его встречей с ранихинами. Как и ранихийцы, воины находились под глубоким впечатлением, их желание видеть в нем нового Берека получило новый импульс. Повелитель Белого Золота проявил себя как могущественная и значительная фигура.

— Ранихины были в ужасе! — твердил он себе. — Они увидели на мне отпечатки рук Фаула и пришли в ужас.