Проклятие любви
Шрифт:
– Действительно, – холодно прервала ее Тейе. – Тем, кто признает своим единственным богом Атона, – место в храмах Она, и они не должны иметь власти над тем, что принадлежит Амону. Служители храма Амона и дня не подчинялись бы такому человеку, они примчались бы к фараону, умоляя назначить кого-нибудь другого. Если ты закончила, возможно, фараон примет свое решение и позволит нам всем удалиться для дневного отдыха.
От ее насмешливого тона гнев вспыхнул в глазах Нефертити.
– Я не настолько глупа, как ты думаешь, императрица, – громко ответила она. – Конечно же, выбор фараона должен удовлетворить требованиям обеих сторон, – продолжала она, повернувшись к Аменхотепу. – Возьми хотя бы Мэйю, четвертого пророка Амона. Он часто приходит
– У меня не было времени как следует поразмыслить над этим, – перебил ее Аменхотеп, с несчастным видом глядя на Тейе. – Как я могу выбрать?
– Верь мне, сынок, – мягко ответила она, уверенная, что, как всегда, он сделает так, как она захочет. – Я никогда не советовала тебе, не подумав. Нефертити усложняет ситуацию больше, чем она того заслуживает.
Он высвободил свою руку из цепких пальчиков Нефертити.
– Лучше бы я не приходил сегодня на прием, – пробормотал он. – Дай мне минутку.
Он подпер подбородок ладонью. Тейе ждала, внешне спокойная, внутренне закипая от непозволительного вмешательства Нефертити. Аменхотеп, конечно, примет мой совет, – думала она, замечая нетерпеливое шарканье и бесцельные взгляды придворных. – Наивно со стороны Нефертити думать, что она может сделать что-нибудь, кроме как поставить фараона в неловкое положение.
Наконец Аменхотеп поднял глаза.
– Я одобряю твою идею, Нефертити, – сказал он, искоса взглянув на Тейе. Потом он встал и, подняв крюк и цеп над головой Птахотепа, провозгласил: – Мы признаем преданность и службу верховного жреца Амона. Пусть он удалится с честью. Леопардовая шкура переходит к Мэйе, наиболее достойному и удачливому слуге своего господина.
Облегчение отразилось на лице Птахотепа, и Тейе поняла, что одержала победу. Зала зажужжала множеством голосов. Аменхотеп опустился на трон, вытирая испарину, выступившую у него над верхней губой, и взмахом руки отпустил Птахотепа. Тейе чопорно встала и, не удостоив взглядом Нефертити, обратилась к сыну:
– Ты принял решение самостоятельно, и я уважаю его. Но, полагаю, оно показало недостаток твоего здравомыслия. – Повернувшись, она гордо спустилась по ступеням, сняла корону и, вручив ее хранителю, покинула залу.
Нефертити сопровождала мужа весь остаток дня, наслаждаясь сиянием триумфа. Это была ее первая публичная победа над императрицей, и еще слаще она была оттого, что оказалась случайной. Тейе не явилась к вечерней трапезе, и Нефертити восседала на почетном месте рядом с Аменхотепом, оживленная и блистательная, остроумными репликами заставляя смеяться гостей, удостоенных чести сидеть рядом с помостом. Она делала все возможное, чтобы добиться улыбки или пары слов от фараона, но он не поддавался на ее ухищрения и сидел, опустив взгляд к пустой тарелке перед собой. Иногда он начинал что-то бормотать, и Нефертити немедленно поворачивалась к нему, но оказывалось, что он обращается вовсе не к ней. Он беспрерывно пил, поднимая свою чашу, чтобы ее наполняли снова и снова, и не отрывая глаз от стола. Через некоторое время Нефертити начала раздражаться и перестала обращать на него внимание, поверх его головы разговаривала с Тадухеппой или через стол с гостями, а он продолжал цедить красное вино и шептать что-то про себя. Временами он вздрагивал и тянулся за салфеткой, чтобы вытереть шею, и Нефертити поняла, что он пьян. Никто из гостей праздника не обращал на него ни малейшего внимания, пока артисты не закончили выступление, и не настала пора расходиться. Тогда толпа забеспокоилась, ожидая, когда он примет их почтительные поклоны и позволит удалиться. В конце концов, Нефертити пришлось поближе наклониться к нему и притвориться, что слушает, будто он что-то говорит ей. Поднявшись, она объявила собравшимся, что они могут кланяться и уходить. Казалось, от звука голосов
Но его странное поведение не погасило ее воодушевления. Прошло много времени, прежде чем она собралась идти спать. Вызвав музыкантов в свою опочивальню, она слушала крестьянские песни, а когда музыканты закончили, заставила писца читать ей любовные вирши. Прежде чем отправиться в постель, она мечтательно стояла у окна, сложив руки на груди, едва обращая внимание на тихие ночные звуки, слабо доносившиеся из сада под окном. С большой неохотой она признала, что день закончился, и, наконец, улеглась в постель, удовлетворенно вздохнув, когда служанка укрыла ее покрывалом и скользнула в угол к своей циновке.
Ей показалось, что она уже проспала некоторое время, когда ее разбудил звук шагов в коридоре за дверью. Она сонно подняла голову и прислушалась. В слабом рассветном полумраке она увидела, что служанка тоже зашевелилась, встала с циновки и пошла посмотреть, что случилось. Едва девушка сделала три неуверенных шага, как дверь распахнулась и в комнату, шатаясь, вошел фараон. С широко раскрытыми глазами Нефертити смотрела, как он набросился на служанку и одним ударом вышвырнул ее в коридор, дверь со стуком захлопнулась за ней. Он был голый.
– Что случилось, Аменхотеп? – воскликнула она, пытаясь сесть в постели, но, прежде чем она успела прикрыться, он повалился на ложе и принялся вырывать простыню у нее из рук. Она была слишком напугана, чтобы сопротивляться. Опрокинувшись в подушки, она почувствовала, как он рывком раздвинул ей ноги и с силой вошел в нее, хрипло и тяжело дыша, пока она лежала, пытаясь прийти в себя.
Послышался осторожный стук в дверь, но Аменхотеп крикнул:
– Убирайтесь прочь!
Двигаясь в ней, он невнятно бормотал бессвязные фразы, слов она не могла разобрать, потом со сдавленным вздохом скатился с нее и лег на бок, подтянув колени к подбородку. Он весь дрожал.
– Принеси воды.
Окончательно проснувшись, она соскользнула с ложа и полила из кувшина себе в горсть. Приподнявшись на локте, он выпил, потребовал еще, потом неуклюже откинулся на подушки.
– Я видел сон, Нефертити, о, какой я видел сон! – прошептал он. – Надеюсь, ты не испугалась.
Я не просто испугалась, – подумала она, глядя, как судорожно подергиваются у него руки и ноги. – Я в ужасе. Она заставила себя обтереть ему лицо краем простыни и уже повернулась к двери, чтобы позвать на помощь, но он схватил ее за руку.
– Подожди. Ты скоро позовешь их, позовешь их всех, скажешь им… – Он начал хохотать. – Сядь со мной.
Он потянул ее вниз и отпустил руку. Нефертити быстро завернулась в измятую простыню, внезапно осознав, что не хочет, чтобы он видел ее наготу.
– Это был кошмар? – спросила она, стараясь говорить спокойно.
Ее страх начал убывать, когда судороги, бьющие его тело, сделались слабее, речь – более внятной.
Он повернул голову на подушке.
– Нет, не кошмар – мне было видение. Я был в Дуате, [41] я плыл в ночной ладье Месектет, [42] с богами и царями! – Его голос зазвучал громче, и она видела, как он сглатывает, стараясь сдерживать его. – Я слышал плач мертвых, тоскующих по свету, когда проплывал через все двенадцать Обителей тьмы, через двенадцать перерождений Ра, и я был в силах дать им то, чего они желали!
41
Дуат – загробный мир.
42
Месектет – так называли Ладью вечности, когда ночью по загробному миру на ней перевозили солнечный диск.