Проклятие любви
Шрифт:
Она слегка качнула головой в знак отказа. Она уже погружалась в здоровый сон. Ребенок не так важен, как прощение Амона. Ей оставили жизнь. Это было помилование.
В следующем году, десятом году правления Эхнатона, Нефертити снова родила девочку, Нефер-неферу-Ра. Течение времени и победа в состязании смягчили неприязнь Тейе к племяннице. Она могла даже сочувствовать женщине, которая страстно желала родить царственного сына, однако рожала только девочек. Ей было интересно, что последние три года сделали с царицей, ослабело ли тугое, безупречное тело от постоянного вынашивания детей, и прочертили ли обманутые надежды линии раздражительности на гладком лице. Однако у нее не было желания встречаться ни с Нефертити, ни с сыном. Она сидела на крыше своих покоев под балдахином, безразлично глядя за реку, на дрожавшие в горячем воздухе очертания Фив, приходящих в упадок, уже понимая, но еще не беспокоясь о том, что живет в искусственном
После рождения сына Тейе поправлялась медленно, и скоро она начала осознавать, что никогда не обретет прежней силы. Понимание этого не огорчило ее, и через некоторое время она уже могла ходить по дворцу и саду, есть, обсуждать с управителями дела – всего лишь насущные проблемы ее маленького мирка, зная, что усталость, заставляющая ее каждый вечер рано отправляться ко сну, останется с ней до конца жизни. Врачеватель готовил ей укрепляющие снадобья, прописал ежедневный массаж, и эти средства помогали, но дни ее деятельной власти миновали. Тутанхатон, как отец повелел назвать его, был здоровым и рос под присмотром кормилицы и слуг. Эхнатон регулярно посылал депеши, интересуясь его благополучием и упорно намекая, чтобы Тейе привезла его на север, но Тейе придумывала различные отговорки, чтобы не ехать.
С раздражением, приправленным мрачным юмором, она наблюдала, как сама становится суетливой старой вдовой: жаловалась, если утром ей не так нарезали фрукты, раздраженно покрикивала на слуг, если те недостаточно усердно выполняли свои обязанности, огорчалась, если покрывало на постели было откинуто небрежно. Прекрасно зная свою натуру, она понимала, что ей недостает свежего, бодрящего дуновения мужского общества. Хайю и своих управителей она не рассматривала как мужчин, потому что это были слуги, которые приближались к ней с почти женским подобострастием. Поэтому она приказала, чтобы уроки Сменхары проходили в ее присутствии, и день ото дня стремилась подольше побыть в его обществе, надеясь, что его расцветающая мужественность уравновесит ее досадное старение. Распознав глубокую потребность матери в его дружбе, он был неожиданно добр к ней, отвечал на ее вопросы с небрежной жизнерадостностью, которой она так жаждала. Но его разум пока еще отдыхал. Сменхара в свои одиннадцать лет не мог рассуждать, как зрелый мужчина.
В конце года она получила письмо от Эхнатона. Она сидела в кресле у широких ступеней, что вели в залу для общественных приемов, глядя, как слуги собираются вокруг фонтанов перед дворцом, и слушала письмо, стиль которого, после высокопарных приветствий, стал сумбурно неформальным, оживив в памяти голос сына. «Это неправильно, что мать солнца живет, уединившись, во дворце, принадлежащем старым временам тьмы, – писал он. – Семья Атона должна быть вместе. С тебя, дорогая Тейе, началось движение Египта к истине, однако твоя сила скрыта в тени Амона. Священная красота наполняет Ахетатон, как божественное сияние, но, как и прежде, когда ты была вдовой, и мое ложе еще не знало твоего божественного тела, сияние это слабее без тебя. Приди, заклинаю, чтобы снова дать мне силу. Я строю три магических навеса в великом храме Атона, один для себя, другой для тебя, и еще один – для моей дочери Бекетатон, которую нежно люблю, чтобы, встав под ними, мы могли возродить свое могущество. Я не могу приказывать той, которая произвела на свет само солнце, но я умоляю ее услышать мои слова и хорошо их обдумать».
Вряд ли это идея Эйе, – сообразила Тейе, когда писец свернул свиток и отложил его в сторону. – Эйе написал бы мне сам, если бы считал, что мне нужно приехать. Эхнатон чувствует угрозу, но откуда? Боится за свое здоровье, его снова тревожат видения? Более вероятно, что он понимает, что его царица не подарит ему сына, и хочет, чтобы Тутанхатон был рядом с ним.
– Что дальше? – бросила она.
Писец потянулся за следующим свитком.
– Есть еще послание от носителя опахала по правую руку.
– Читай.
Может быть, Эйе объяснит, что хотел сказать своим письмом его хозяин. Тейе откинулась назад, готовясь, как всегда, защищаться от волны ностальгии, которую приносили слова Эйе.
Писец перескочил официальное приветствие.
– «Насколько я могу понять, в Нухаше [44] произошло восстание против их вождя, Угарита. Он призывал на помощь Суппилулиумаса. Мне очень трудно выяснить правду. В палате Туту всегда беспорядок, а сам он – невежественный подхалим, который, однако, очень усерден до всяческих религиозных обрядов.
44
Нухаше – город в северной Сирии.
Тейе стиснула зубы. Нухаше находился так близко, что его правители всегда были союзниками Египта, и множество соглашений было подписано и скреплено брачными союзами за долгие годы. Тот факт, что Угарит не обратился за помощью к фараону, чтобы усмирить волнения своего народа, лучше всего подтверждает нарастающее бессилие Эхнатона и Египта. Суппилулиумас может послать солдат, и, когда уляжется пыль, он будет ближе, чем когда-либо прежде, к непосредственным границам Египта. Давно Тейе не размышляла в категориях империи. Теперь под угрозой был и сам Египет.
– Приготовься писать к царевичу Суппилулиумасу, – устало сказала Тейе.
Она понимала, что это не намного улучшит ситуацию, потому как Суппилулиумас, конечно, отдает себе отчет, как мало. У нее осталось власти, но, по крайней мере, это послужит ему напоминанием, что хоть кто-то в Египте следит за его действиями зоркими очами, в которые ему не удалось напустить пыли своей ложью.
Она также написала и фараону, ее слова были резкими, и, несмотря на то, что из донесений ее людей в разных частях Египта складывалась совершенно ясная картина, она требовала ответа на вопрос, почему он не предпринял немедленных действий против своих врагов. Она обвиняла Туту в искажении информации, но воздерживалась расценивать его поведение как предательство. Внутренний голос предупредил ее, что, если она не предъявит свои обвинения лично, Туту постарается опровергнуть ее, и она потеряет и ту малую толику доверия, которой еще располагала. Она не стала упоминать Эйе, не желая давать его врагам возможность представить их переписку как измену фараону. На составление письма у нее ушел целый день, она зачеркивала и правила его, пока не осталась довольна. Наконец закончив, она прилегла и тут ощутила, как сильно тоскует по сыну. Несмотря на свои нападки на бедного Туту, она знала, что, для того чтобы распутать сложный клубок дипломатической ситуации в стране, нужна гениальность сына Хапу. У Египта больше не было таких людей. Разве что Эйе, опытный и хорошо знающий старую систему правления, но он теперь был связан по рукам и ногам теми, кто больше не жил в реальном мире, чьи суждения были подчинены искаженной атмосфере фантазий и видений фараона. Может быть, это всего лишь скоропреходящая буря, вихрь пустыни, от которой можно закрыть лица и спрятаться в ближайшем укрытии, – думала Тейе. – Да будет воля богов на то, чтобы она утихла сама собой! Тогда мы выберемся из заносов, отряхнемся, омоем песок и пыль, подведем глаза и встанем снова. Если только мы сможем выдержать, Сменхара взойдет на трон и империя будет восстановлена. Еще не все потеряно. О, Эхнатон, сын мой! Хапу был прав. Тебе следовало умереть. Ты не убил своего отца, но ты разрушаешь все, что он создал своим божественным величием. Может быть, не стоит препятствовать желанию сердца Сменхары и отправить его в Ахетатон с остальными детьми, а самой уехать в Джаруху. Там я всегда была счастлива. Я не буду скучать по детям. Они – тоже часть той магии, которой я так и не сумела овладеть, они ~ мои тщетно произнесенные заклинания. От таких мыслей хотелось выпить вина и погрузиться в блаженное оцепенение. Вино приносило сон, однако рассвет и новое пробуждение не рассеивали ее обреченности.
Со временем желание перестать изображать, будто она еще что-то значит, все усиливалось. Наконец она принялась строить планы оставить Малкатту шакалам в новом году и обосноваться в Джарухе как раз к началу сева. Она могла уехать немедленно, таким образом, избежав самого пика летней жары, но где-то глубоко у нее таилась смутная мысль о последнем испытании, о том, что следует терпеть день за днем почти невыносимое пекло как искупление за последние десять лет своей жизни. Боги не требовали от нее такого испытания. Жертвоприношения никогда не совершались ради искупления, только как мольба или благодарение, но Тейе знала, что хочет облегчения ради себя самой, не ради богов.
Медленно текли дни знойного месяца мезори, она тяжело дышала в редкой тени деревьев, часто окуналась в озеро, ее разум был таким же вялым и разбитым свирепостью Ра, как и ее тело. Однажды среди дня она лежала в своей опочивальне, пытаясь уснуть, ее опухшие глаза были устремлены на полоски белого света между планками оконных занавесей, когда Хайя попросил позволения войти. Она безразлично смотрела, как он приближается, полный, когда-то красивый мужчина, которого теперь часто мучила одышка и беспокоили боли в суставах. Он остановился, поклонился, и она позволила ему говорить.