Проклятие Осириса
Шрифт:
– Шучу, шучу! – рассмеялся Габд-а-Батх. – Я обещал тебе этот папирус, и мне угодно сдержать слово! Только будь осторожен, жрец, убедись, что внутри этой трубки нет больше скорпионов!
С этими словами он протянул футляр Ат Сефору.
Молодой жрец прижал добычу к груди, не думая о последствиях, не думая о том, что Шейх, возможно, прав и футляр может содержать еще одну смертоносную ловушку.
Успокоившись, выровняв дыхание, он вытянул руки с футляром перед собой и осторожно,
К счастью, это не понадобилось.
Внутри не было ничего, кроме самого папируса – аккуратно свернутого, намотанного на палочку драгоценного нубийского дерева.
Впрочем, задним числом Ат Сефор понял, что его опасения были напрасны: тот, кто устроил все смертельные сюрпризы в этом захоронении, не посмел бы поместить один из них в футляр, побоялся бы повредить священный папирус.
Жрец опустился на колени, вполголоса произнес благодарственную молитву великому Осирису и благоговейно развернул папирус.
Он знал, что сейчас перед ним находится одна из величайших святынь и сокровеннейших тайн подлунного мира. Жрецы Дома Чисел только вполголоса упоминали этот папирус. Говорили, что многомудрый Семос, составив его и записав собственноручно священными иероглифами, сам настолько испугался могущества этой надписи и власти, таящейся в ней, что повелел своим ученикам похоронить папирус в своей могиле.
Ат Сефору не терпелось увидеть великую святыню, своими глазами прочесть то, что в ней написано, и он, забыв о находящемся рядом грабителе, склонился над папирусом.
«Когда из вод предвечного моря вышел золотой холм, на нем распустился цветок лотоса, а оттуда появилось дитя, осветившее землю, пребывавшую во мраке. О, светлое дитя, Амон Ра, рожденный небом и вечностью! Ты создал все прочее своим языком и сердцем, то есть мыслью и словом, и в основу творения положил ты Великое Число, праматерь всех прочих чисел. Это число породило все прочие числа – и те, которые пасут на небесных лугах неисчислимые стада звезд, и те, которые управляют разливами Нила, и те, которые указывают сроки жизни и смерти каждого человека.
Ты создал это число, и оно создало тебя, ибо ты и есть это число, лежащее в основе всего сущего.
Это число есть истинное и тайное имя великого Осириса, Правдоречивого, Первого на Западе, Господина Подземного Мира, и тот, кто знает это число, обладает великой властью. Он знает, как течет Нил и как движутся звезды по своим путям, знает, как умножить урожай и как оживить того, кто уже отправился на Запад, в Царство Мертвых. Для того, кто знает это число, нет замков и стен, нет тайн и вопросов, ибо это число – ключ к любому замку и ответ на каждый вопрос…»
– Жрец, получил ли ты то, чего желал? – раздался вдруг в тесном помещении гробницы голос Шейха Ночи.
Ат Сефор неохотно оторвался от священного папируса и поднял
– Да, Шейх, я получил желаемое.
– Тогда покинем поскорее это место, и ты отдашь мне положенную награду.
Ат Сефор удивленно взглянул на главаря грабителей: в голосе его впервые за время их знакомства прозвучал плохо скрытый страх. Габд-а-Батх к чему-то прислушивался и зябко поводил плечами, будто ему стало холодно в душной тесноте подземелья.
– Что ты так смотришь на меня, жрец? – проговорил Шейх Ночи, перехватив взгляд своего спутника. – Это дурное место, и я хочу скорее покинуть его! Если ты возомнил, что я испуган, – ты ошибаешься, жрец: нет ничего такого ни в Царстве Живых, ни в Царстве Мертвых, что могло бы испугать Шейха Ночи! Ничего и никого – ни зверя, ни человека, ни бесплотного призрака, лишенного души Ка! Меня самого боятся даже злые духи Западной пустыни! – Он горделиво вскинул голову и закончил: – Мне угодно поспешить прочь из этого места и получить свою награду!
Ат Сефор свернул бесценный папирус, убрал его в деревянный футляр и спрятал на груди, возле тревожно бьющегося сердца. Ему не терпелось прочесть священный свиток, но Габд-а-Батх был прав: не следовало задерживаться в гробнице, это действительно скверное место. Особенно теперь, когда на полу погребальной камеры, возле оскверненного саркофага мертвого жреца, валялись бездыханные тела грабителей с искаженными болью и ужасом лицами.
– Я тоже хочу получить свою часть добычи, – подал голос Кривой Шакал, поднявшись на ноги и придерживая левой рукой обожженную и распухшую правую. – Не забывай, Шейх, ты обещал поделить добычу по справедливости!
– Обещал, – подтвердил главарь. – И мне угодно сдержать свое слово. А ты, Шакал – будешь ли ты справедлив? Отдашь ли Пятнистому Коту, и Песчаной Змее, и Черному Ибису их долю? – и он ткнул носком сандалии валяющихся на полу мертвецов.
– Им ни к чему серебро! – раздраженно выкрикнул Кривой Шакал. – Все равно они будут признаны виновными на Последнем Суде, им не суждено блаженствовать на полях иару, их души пожрет чудовище Амт… а я еще поживу и потрачу это серебро в харчевнях на правом берегу, в веселых домах возле переправы!
– Как знаешь, – равнодушно проговорил Шейх Ночи. – Поступай как знаешь, Шакал. Только не забывай: отнять долю у мертвого – это плохо!
– Нарушить покой могилы – это тоже плохо, однако мы делаем это всю жизнь! – отозвался Кривой Шакал, здоровой рукой собирая драгоценности и амулеты покойного жреца.
Дав ему несколько минут на сборы, Габд-а-Батх тронулся в обратный путь.
Коридор, отделявший главную погребальную камеру от первой, пустой, они преодолели без опасений. Только на середине его перешагнули мертвое тело Стервятника, и Ат Сефор негромко произнес охранное заклинание, которое должно было защитить его от бесприютной души непогребенного мертвеца.