Проклятие рода

Шкваров Алексей Геннадьевич

– Обида? – Мелькнула мысль. – О каких заботах речь держит владыка? – Но подошел смиренно под благословение. Присел рядом.

– Вот, глянь, великий князь, чем занят твой пастырь Божий. – Макарий развернул лист к Иоанну.

– «Чин како полагает помазати царя» - Прочел великий князь и вопросительно посмотрел на первосвященника.

– На помазание святого и великого мира и к причастию святых и животворящих божественных Христовых тайн… Охраняем будешь ныне Богом, сын мой. Чин помазания намерен ныне я соединить с чином венчания. Ведь скоро семнадцать тебе, великий князь, знамо и венчаться пора!

– И я про то думал, владыка. – Иоанн смутился, застыдившись

мыслей своих об обиде.

– Думал ли, сын мой? – Переспросил митрополит, в глаза заглядывая. – Али творил противное Богу? Не объедался ли, как скот, не пьянствовал ли денно и нощно, до блевания, так что ум помрачался? Не был безумен, охвачен бесовской любовью, как бессловесный жеребец к кобыле или как вепрь к свинье? Или ложно все про тебя, да дружком твоих люди сказывают?

– Грешен, владыка! – Опустил голову Иоанн.

– Не никни взором долу, великий князь! Красота не в сапогах, а в небе. Небесное искать надобно, а не мирское. – Голос митрополита изливался добротой, а не упреком. – Взойди не токмо взором, но умом, взгляни на прошлое от самого рождения. Рассмотри лета и месяцы, дни, часы и часцы, и что доброе сотворил, утверди, чтобы не рассыпал враг твоей добродетели. Если же злое и душепагубное сотворил, покайся, себе прежде исповедуйся, плачь и рыдай, об этом более пекись, дабы впредь не согрешать. Начни с малого, возьми один день, в который бы не грешить, положи к нему другой, за ним третий, так и в обычай войдет. Многих радостей исполнишься, вечных благ обретешь. Что око не зрит и ухо не слышит, того и в сердце не впустить! Народ ждет тебя, яко пастыря, дабы тебе и Богу молиться. И ты понесешь свой крест богобоязненно и любвеобильно к стаду своему, ведя и его за собой к величию и могуществу общему. И вырастет Третий Рим, новый град Константинов, о коем писали и митрополит Зосима и старец Филофей, переломив хребты смутам боярским, агарянам неистовым, всему злу. В душе твоей вырастет словно Иерусалим небесный, помазанием Божьим охраняемый, нитями - помыслами, суть молитвами о возвышении десницы царской, что прочнее тверди земной, крепко соединится с душами христианскими народа твоего. Ибо едино думать будете о Боге, о благе всеобщем!

– Примет ли народ? – Спросил неуверенно.

– Примет! – Усмехнулся владыка. – Ибо ждет! Примет и душой и сердцем, чрез помазание Божье, словно на святой иконе, узрит себя в своем царе. Одна Вера, одна душа, одно сердце и одна справедливость на всех.

– А я?

– А ты совесть свою спрашивай, ибо она и есть закон, да правда святая, от Господа проистекающая! Внимай себе и всему стаду-народу, в котором Святой Дух тебя поставил. А злых, льстивых, прельщающих сребролюбцев гони от себя, ибо сам дьявол шептал их устами, то самый, что древле вошел в змея и прельстил Адама и Еву. Они сами помыслами своими воздвигнут на себя зло! Приблизь тех, кто верен, не смотри на чин, аль родовитость, не в том нужда, а в пользе.

– Спаси Бог, владыка, за слова добрые, умные. Во всем повинуюсь тебе! – Иоанн встал и поклонился митрополиту.

– Наше дело напоминать, твое - послушать. Не гневайся на меня за то, что дерзнул говорить тебе устами к устам, для твоего спасения. Крепко стой за православное христианство, будь им пастырем добрым, а народ со священством вкупе денно и нощно молить Бога за тебя будет. Духовник-то твой, Бармин… что думаешь, великий князь?

Иоанн поморщился:

– Вотчину давеча выпрашивал.

Митрополит покачал головой:

– О мирском печется боле, нежели о небесном… Обрати свой взор, великий князь, на протопопа Благовещенского, на Сильвестра.

На Алешку Адашева, что стряпчим мне помогает. Оба рода не знатного, да пользы от них поболе иного родовитого будет.

– Адашева? – Переспросил великий князь, вспомнив свою забаву последнюю. Зло внутри поднялось. Спину Федьки Оболенского перед собой увидел, да глаза синие, девичьи, глубины немереной. Отогнал видение прочь – не до него ныне. Стольника Адашева, что за боярина принял сначала, подле него два подростка. – Это какого?

– Сына Федора, вотчинника новгородского.

– Новгородского? – Снова переспросил Иоанн. – Не лежит душа к новгородцам. Шуйских сторону они всегда держали.

Усмехнулся Макарий.

– А ко мне-то лежит душа? Ведь новгородский я!

Иоанн смутился:

– Владыка… - произнес сокрушенно.

– То-то! Думаешь, свет клином на Шуйских сошелся в Новгороде? Все переметнулись? Коль Шуйские, да родня их наместниками тамошними были, так и все под ними? Пока наместничали, куда ж народу подневольному от них деваться? А ныне Новгород под Москвой стоит крепко и будет стоять!

Иоанн кивнул головой.

– И еще. Жениться тебе надобно, сын мой. Свое гнездо, а вкупе дом свой – Русь преумножишь. Деток выведешь – наследников. Выбирай жену сердцем, советников прочь гони, не знатностью, иными достоинствами оправдывай выбор свой – целомудрием, смирением, набожностью, благостью, крастотой и умом. Люби и чти ее, а она пусть повинуется, яко Святой Крест Глава Церкви, так и муж глава жены. И на то благословляю тебя!

Отрекся Иоанн Васильевич от товарищей своих, позабросил забавы скверные, блудные и хмельные. Один лишь Мстиславский, как пес верный рядом был. И по храмам московским и по монастырям дальним, куда великий князь, туда и Ванька с ним.

– За что опала? – Никак понять не мог Мишка Трубецкой. На своих товарищей Дорогобужского и Оболенского смотрел косо. – Нечто из-за Федьки Оболенского? Или Ванька Мстиславский нашептал что? Не-ет! Куда ему, простодушен, телок! Федька-то княжича обидел, из-за девки той, что на дворе адашевском снасильничал. А с ним и я поплатился. Не гоже то, не гоже. Надо вернуть милость государеву.

Пробрался к Иоанну. Нашептывать начал:

– Челом бить хочу тебе, великий князь!

– Ну, бей челом! – Недовольно пробормотал Иоанн, от чтения Писания оторванный.

– О скверне, что изрекали Дорогобужский с Федькой Овчиной, хочу тебе, великий князь поведать. – Мишка на шепот перешел.

– Говори! – Иоанн напрягся, взор в одну точку уставился.

– Федька хвалился, будто отец у вас с ним един, а Ванька поддакивал, мол, про то все ведают.

– Все? – Одними губами прошелестел великий князь, словно истукан каменный застыв.

– Все! – Подтвердил Трубецкой.

– Прочь пошел. – Также тихо, с присвистом приказал Иоанн. Страшен, ох страшен был сейчас лик его. Мишка тихонько попятился, задом, задом, да вон из палаты.

– Вот он, блуд материн, яко на мне отзывается! – Ярость медленно поднималась и затапливала сначала душу, потом брала в железное раскаленное кольцо сердце, грудь сдавливала, аж перехватывало в груди. А мысль, клокочущая смолой адовой, выше поднималась, выплескивалась через края. – А может и при отце моем согрешила? Может Ванька Овчина есмь… - Перехватил вовремя. Сам захлебнулся. – Ее Бог наказал, а этих… - Взор упал на котенка, невесть откуда взявшегося. На спине разлегся серенький, лапкой кистью сапога сафьянового забавлялся. Поднял Иоанн ногу, да опустил быстро. Хрустнуло под каблуком. Еще раз, еще, еще! Кровь брызгала во все стороны.