Проклятие рода
Шрифт:
– Да, владыка! – Выдавил из себя. Стыдно стало. Вот ведь всегда так. Поговоришь с Макарием, все ясно, чисто, словно в воде святой искупался, слезами собственными умылся, а останешься, зажмуришься – одни мысли с другими грудь о грудь становятся, «На поле!» - кричат, поединка требуют. После бьются, аки ангелы белые с черными бесами, а кто из них кто не видно, бестелесные они, невидимые. Глаза откроешь, а пред тобой людишки крутятся, кто в кафтанах золотых, иные в сермяге. А что там внутри в душах, один Господь ведает. Убить ли норовят, аль помочь? Как распознать?
Глинский возник внезапно за спиной Макария. Смутился князь. Хотел было выйти, да Иоанн остановил. Обрадовался – нашлась причина отвлечься от едких слов митрополичьих. Хоть и верно все, да краснеть надоело.
– Что тебе, Юрий Васильевич? – Поманил рукой ласково.
– После, государь. Не хочу тревожить. И так разговору с владыкой помешал. – Поклонился Глинский.
– Говори, не печалься. Рад тебе всегда, дядя. От владыки какие могут быть тайны, коль его рукой благословенье Божье дано. Где другой мой дядя, брат твой Михаил? Здоров ли?
– Слава Богу, государь. С бабушкой твоей, княгиней Анной во Ржеве. Приболела мать, вот навестить и отъехал.
– Кланяться вели от меня.
– Непременно, государь.
– А тебя, что за нужда привела, Юрий Васильевич?
Не хотел князь при митрополите, да пришлось. Стал свою сказку рассказывать.
– Прознали мы, государь, про тех татей, что колокол уронили.
– И сколько их? – Голос окреп, грудь распрямилась, брови сдвинулись, очи засверкали.
– Поболе десятка. А взяли одного лишь.
– Что ж вы так, бестолковые? – С досадой вскричал Иоанн. – А остальные? Ушли?
– Не серчай, государь. Помилуй нас, грешных. – Склонил голову дядя. – Крепки оказались тати. Ратным искусствам зело обучены. С десяток детей боярских, да своих холопов я потерял, а раненых и не счесть. Покуда помощь подоспела, разбежались воры, одного лишь взять удалось. – Гладко придумал Глинский. Чем страшнее, тем лучше. И племянника попугать, и себе цену набить. Впечатлило юного царя. Аж приподнялся на троне.
– Басурманин? С каких земель к нам прополз гадюкой? Ведь по мою душу пришли!
– Хуже, государь. Под пыткой вызнали – свои это. Православные.
– Нечто православный будет колокол благовестный рушить с колокольни, да еще на своего царя? Еретики токмо! Откуда ж взялись? С Твери, со Пскова, с Новгорода, с Рязани, аль с Москвы?
– Тот, что взят был и пытан – новгородский. Звонарем он служил н колоколенке.
– А-а-а! – Торжествующе вскричал Иоанн, скосил глаз на митрополита. Макарий стоял молча, опершись на посох. Ждал, что дальше поведает Глинский. – Остальные тоже с
– Вроде. – Сокрушенно покачал головой князь Юрий Васильевич. – Да немного, пес, успел сказать. Умер.
– Эх, вы, растяпы! – Лицо юного царя исказила гримаса досады. – С умом пытать надобно. Дознать – не дознали, почитай, казнили просто. И окромя себя, так таки не сказал? Кто главный вор и смутьян? Кто зачинщик? Сколь всего их было?
– Сказал. – Глинский тяжело вздохнул, шумно выдохнул, словно не решил – говорить еще или нет.
– Так говори! Что ты, дядя, как пес впустую брешешь? – Зло бросил ему Иоанн.
Зыркнул было Глинский на обиду племянничью, да стерпел, лишь подумал про себя: «Норов-то, Ванька крутой кажет. В сестру что ль? То ли еще будет…». Попутно вспомнил, как отдалила их, Глинских, от двора своего Елена Васильевна. Вслух иное сказал:
– Слышал ли, Иоанн Васильевич, о первой жене отца твоего, великого государя наша покойного Василия Ивановича, что была до матушки твоей? Соломония ее звали. Из Сабуровых рода. В монашестве – сестра София.
– Что с того? И где она ныне?
– Представилась в Суздальском Покровском монастыре, почитай лет пять назад.
– Не тяни, боярин! Какое мне дело о представившейся монашке?
Глинский не обратил внимания на горячность Иоанна, продолжал также неторопливо:
– Как постриглась она в канун свадьбы отца твоего, великого князя Всея Руси Василия Ивановича, с матушкой твоей, а моей сестрой покойной, царствие им небесное обоим, - перекрестился на иконы, - великой княгиней Еленой Васильевной, так слух прошел, что на следующий год родила Соломония – София мальчонку.
– Так! – Иоанн тетивой вытянулся, впился в подлокотники, вперед весь подался. Голос охрип мигом.
– После сообщили, что помер, дескать, младенец. Государь дьяков своих посылал, Федора Рака и Григория Путятина. Они ездили, расспросы учиняли, даже грех на душу приняли – вскрыли могилу… Токмо не было там никого! Посчитали, что умом тронулась София. Выдумала все, дабы великого князя разжалобить.
– Ну?
– Взятый тать показал, что не погиб тот мальчонка, а выкраден был из монастыря. Дьявол, прости Господи, видно ему способствовал, а ныне на Москве объявился. Кудеяром его кличут.
– Кудеяром? – Переспросил побледневший Иоанн.
– Да, по-татарски «богом любимый». Только брешут, поганые, не Богом, а чертом, прости Господи. – Юрий Васильевич вновь к иконам обернулся, перекрестился трижды, да молитву краткую прочел.
Воцарилось молчание. Иоанн погрузился в тяжкие думы. Остальные тоже не шевелились.
– Если правда все, что опальная княгиня родила, младенец спасся, выкрали, то кто отец-то его? А если чревата была от моего отца, то… - Страшная догадка пронзила юного царя. Иоанн даже вздрогнул весь, на мгновение представив глубокий колодец, что вел на Поганое болота и поджидающих там бесов. Ведь только здесь, на троне он царь, великий князь Всея Руси, а там, чем он лучше иных людишек, только хуже. Нет! Не может этого быть!