Проклятие рода
Шрифт:
– Я очень боюсь за нее! – Гилберт прижал свои мощные кулаки к груди и умоляюще смотрел на мудрого монаха.
– Я тоже Гилберт! Сейчас уже вечереет, нам надо ждать до утра, когда откопают труп, и мы убедимся, что на нем нет следов отравления.
– А если…
– А если… - подхватил его слова монах, - они есть, значит, его действительно отравили! Но сделать что-либо с трупом за одну ночь не возможно. Ведь ты об этом подумал? – Усмехнулся доминиканец. – Даже если каким-то чудом заставить мертвеца принять яд… то он не причинит ему вреда ибо не будет действовать! Завтра мы в этом убедимся. С утра осмотрим несчастного Нильссона, которого и после смерти не могут
– Ладно, дочка, давай наливай! – Барбо сидела за столом наедине со своей Илве. – Выпьем за удачу, что Господь нам послал с этой девкой, отравившей моего братца! И правильно я сделала, что вовремя сообразила глянуть в ее сундук, до того, как его уволокли к преподобному. Сколько денежек нам уже досталось… А сколько еще будет… Тогда и нашего Хемминга отблагодарим, и Йорана… хотя, - она хихикнула, - ему и тебя хватит…
– Ага! – Худощавая Илва приподняла кувшин и, стараясь не расплескать драгоценную влагу, разлила спиртное по кружкам.
Старая и молодая чокнулись и выпили. Засовывая кусок свинины себе в рот, Барбро и приноравливаясь жевать его, сказала:
– Ну вот, возможно и конец нашим мучениям… Братец мой чертов, никогда не помогал нам. Нет чтобы пристроить тебя в Стокгольме… Не-е-ет… Даже и не подумал о своих родных… Зато девка эта… быстро сообразила… окрутила старого дурня.. А ведь мог о нас заботиться… Не захотел… Гордыня заела… Из-за этого пришлось тебе отправляться в далекий Кальмар. Сколько лет ты моя любимая Илва горбатилась шлюхой, одним местом трудилась, чтоб помочь своей бедной матери… Вот Бог и покарал их обоих! Один сдох, другая в пепел превратиться…
– Да уж… - покачала головой дочь. Мать даже расчувствовалась и потянулась к ней, чтоб чмокнуть в щеку жирными губами:
– Ты уж прости старую мать, что иногда называю тебя потаскухой… - Илва поджала обиженно тонкие губы. – Не со зла… Чтоб я без тебя делала… Знаю, все ради матери страдала… Зато сын у тебя замечательный, радость нам всем…
– Отец был хороший… - Задумчиво отозвалась дочь.
– Ты все о пасторе том? Да, плюнь! – Мать махнула рукой и сама потянулась к кувшину, налила и себе и дочери.
– Поженились бы… - Мечтательно произнесла Илва. – Им только-только обет безбрачия отменили…
– Ну и что? – Блеснула глазами мать. – А меня на кого бы ты оставила? На этого пропойцу и бездельника Калле? Чтоб твоя родная мать знала одну лишь нищету? Посмотри, - она развела руками, - все тобой заработано, дом, хозяйство какое-никакое… И не важно как! А что матросов ублажала, то плюнь, пусть, кто другой попробует сказать, что ты шлюха, глаза выцарапаю! И на пастора того плюнь! Ты хорошо с него взяла! Две лодки купили… полгода жили припеваючи…
– Что с этих лодок… вон, сгнили уже в сарае… Два наших бездельника, так и не стали заправскими рыбаками… - Илве выглядела опечалено. Всегда холодные голубые глаза ее чуть затуманились. – А теперь живу вот с этим…
– Зато Олле к Андерсу лучше отца родного. – Мать не унималась. – А пастор твой учением бы его замучил, да строгостями всякими.
– А
– Для другого у тебя Йоран есть и… помимо его! Ты хоть и замужняя, да свободная. А с пастором сидела бы дома, во все черное одетая, дальше двора да церкви и ни шагу! А с нашими дураками, куда хочешь иди! Никто слово не скажет.
– Пастор добрый был… заботливый… совсем не жадный… и как мужчина тоже… - тихо промолвила Илва. Локти острые на стол выставила, голову подперла, в окошко мечтательно уставилась. – Ни с кем так хорошо не было…
– Плюнь, я сказала! Зато мать всегда с тобой! Ты ж долго его пасла, я помню… Он все выделывался: «Обет безбрачия…» - Передразнила неизвестного пастора. – А ты кающуюся Магдалину хорошо изображала… Он уши-то и развесил… А когда попам жениться разрешили, ты из-под венца и сбежала, оставив его с носом… Ха-ха-ха… - затрясла квадратным подбородком. – Жаль маловато с него взяла, можно было и больше… серебришко там разное…
– Побойся Бога, мать! – Илва строго посмотрела на старуху. – Больше брать грех был!
– Что ты меня Богом попрекаешь? – Огрызнулась старуха. – Господь на нашей стороне! Видишь сама, то пастора послал нам, то теперь девку эту! Мало мы страдали в этой жизни? А пастор твой хорош… Из-за него тебе потом не вернуться было обратно к морячкам своим развеселым. Обрюхатил тебя, попользовался, за то и заплатил. Как все платили…
– Да не о том я… Ладно, мать, давай выпьем! – Илва подняла кружку, рукой глаза потерла, чокнулись, выпили. – Даст Бог разбогатеем! Это хорошо ты с ней, придумала… - Дочь раскраснелась, отчего еще заметнее стали ее прыщи на лице, нос заострился, взгляд стал привычно жестким. – А пастор… и правда, как все… пользовался – плати!
– А то, дочка! Черт с ним! – Усмехнулась старуха. – Суд начался, вон весь народ в церковь пошел, со дня на день, девку сожгут, мальчишку в приют, нам все достанется. В Стокгольм переедем, у братца покойного в столице домик наверняка имеется… Судя по тому, как она одета, богатство там немалое… Кавалера тебе сыщем, жениха… может из благородных кого… Олле пинком под зад вместе с моим Калле… сдался он мне… так, за скотом ухаживать, яму поганую вычистить, да рыбы иногда наловить… эх, и заживем с тобой... Как она сказала? Госпожа? Ха-ха-ха… так и будет! Госпожами станем! В шелка да бархаты оденемся, золотом, да камнями разукрасимся, карету заведем, во дворец ездить будем… - Размечталась старуха, рот открыла, слюна тонной струйкой потекла. – Ты ж у меня красавица! – Илва улыбнулась уголком плотно сжатых тонких губ. – Может и мне старичка какого богатенького сыщем… Андерса к рыцарству возьмут, иль в университеты… Заживем, дочка… Плюнь на всё!
– Плюнула, мать! – Засмеялись обе.
Ночью, на церковном кладбище Моры, кто-то копошился. Четыре неясные тени в свете луны копали землю, потом извлекли продолговатый ящик-гроб, чертыхаясь и сгибаясь под его тяжестью, дотащили до края кладбища, где стояла повозка, запряженная парой волов, скинули свой груз на нее, запрыгнули сами и удалились…
Глава 9. Инквизиция по-лютерански.
Все осложнилось. Труп Нильссона исчез бесследно. Отец Мартин стоял у разрытой пустой могилы и пытался предугадать следующий ход Хемминга и францисканца. В том, что это дело их рук, он даже не сомневался. Преподобный из Моры терся тут же с боку, всплескивал руками и все повторял: