Проклятие рода

Шкваров Алексей Геннадьевич

Мальчишка задумался, потом неуверенно начал переводить:

– Отец наш, который на небесах, имя твое…

– «Pater noster qui est in coelis…» - повторил отец Мартин по-латыни и усмехнулся. – Даже молитвы наши одинаковы. Пойдем. – Поманил он мальчишку к распятию. Вместе встали на колени, вместе кланялись и крестились, вместе читали молитвы, только каждый на своем языке.

Потом отец Мартин усадил его за стол, сам уселся напротив и произнес негромко:

– Брат Беннет!

Одна из дверей неслышно приоткрылась, и в трапезную беззвучно вошел монах. Несмотря на покаянную молитвенную сгорбленность фигуры, выцветшая монашеская ряса не могла спрятать всю богатырскую мощь человека.

– Брат Беннет, curetur jentaculum.

Монах кивнул, не произнося ни слова, и через мгновение

перед ними на столе возник кувшин с водой, две глиняные кружки, грубо нарезанный хлеб, и перед каждым поставили по миске с дымящейся похлебкой.

– Поешь, Гилберт! – приор пригласил мальчишку разделить скромную трапезу, разливая по кружкам ключевую воду. – Как видишь, мы parvo contentus – обходимся малым в этой жизни, ибо девиз нашего ордена: «Восхвалять Господа, Благодарить Господа и Проповедовать Слово Господне», довольствуясь малым, пребывая в скромности.

Мальчишка кивал головой, уплетая за обе щеки. Было видно, как он проголодался. Отец Мартин с едва заметной улыбкой наблюдал за ним искоса, слегка пригубив от своей кружки, а когда тот опустошил одну тарелку, пододвинул ему и свою, к которой не притронулся:

– Ешь!

– А вы, святой отец?

– Я лучше сотворю еще одну молитву, сын мой. В моем возрасте пища телесная уже не имеет такого значения, как для тебя.

Юргу не пришлось больше уговаривать, и он молниеносно уплел и вторую тарелку с похлебкой, собрал все хлебные крошки со стола, смел их в ладонь, поглотил, а потом залпом запил все чистейшей родниковой водой, что была в кувшине.

– Спаси Бог, святой отец. – мальчишка поклонился приору.

– Слава Господу нашему, Пресвятой Богородице и святому Доминику. – отозвался отец Мартин. – Сейчас брат Беннет, он не разговорчив, ибо дал обет молчания, проводит тебя, Гилберт, в твою келью. Тебе надо отдохнуть. Выспись, как следует, а завтра мы с тобой побеседуем о твоей дальнейшей судьбе. Будь благоразумен, сын мой. Брат Беннет! – сгорбленная фигура в коричневой рясе вновь возникла в трапезной, - проводи брата Гилберта и покажи ему его келью.

Приор с удивлением отметил про себя, что всегда смиренный монах, давший обет молчания, вел себя, как-то странно и взволнованно. Всегда опущенный глухой капюшон, скрывавший лицо монаха вдруг приоткрылся и настоятель успел заметить сверкнувший взгляд из-под него и даже подобие доброй улыбки, когда брат Беннет распахнул перед мальчиком дверь из трапезной и указал жестом, куда ему следует направляться. Двинувшись следом за мальчиком, брат Беннет по-отечески положил ему руку на плечо и уже вдвоем они покинули зал.

Глава 4. Инквизитор и рыцарь.

Старый Ганс Андерссон не был жестоким от природы, но привык относиться равнодушно к человеческой жизни и страданиям. С годами в нем угасла жажда подвигов и славы, воодушевлявшая его смолоду. Он не был ограниченным человеком, даже слыл когда-то проницательным, что подтверждалось хотя бы тем, что он сам уцелел во всех кровавых распрях, вспыхивавших между шведскими фамильными кланами. Удалось ему избежать и знаменитой Стокгольмской кровавой бани, когда сотня самых знатных дворянских голов Швеции отлетела прочь под топором палача. Вступление на престол Густава Эрикссона из рода Ваза ровным счетом для наместника Приботнии ничего не изменяло в сложившемся круге его обязанностей. Разве что поступили указания из Стокгольма об увеличении налогов, которые рекомендовалось получить за счет доходов католической церкви ввиду того, что Швеция хочет попридержать их у себя. Война с датчанами продолжалась и требовала денег. По мнению наместника Приботнии, это был опасный шаг короля Густава – одно дело тягаться с датчанами, мстить за прошлые обиды и унижения, или с московитами, упрямо приходившими на лов рыбы и фанатично считавшими эти воды их владениями, другое дело - сам папа со всей мощью католических армий, стоявших за его спиной! Одна Франция с Испанией чего стоят. Густав открыто заявлял, что если папа не согласиться с ним, то шведы примут новое христианство, тогда, сделал умозаключение старый солдат, мы станем, как московиты… Как их назвал отец Мартин? Схизматики? Или хуже? Значит правильно то, что он казнил их сегодня

светским судом – своей властью. Андерссон формально всегда относился к церковным обрядам, но терпеливо выстаивал мессы, считая их такой же неизбежностью, как, скажем, проверки караулов. По молодости он даже мечтал о своем участии в освобождении гроба Господня, но вместо этого отправился по приказу регента Стуре в тот злосчастный морской поход против московитов, о котором совершенно случайно напомнил этот пленный. Кроме горечи поражения и раны в плече, нанесенной топором одного из русских воинов, ничего не осталось в памяти от того похода. Хорошо доспех был мощный и, несмотря на то, что лезвие прорубило толстенное оплечие, Андерссон не стал калекой. Зла на противника рыцарь не держал, все было по правилам – они пришли, те отбивались. Ныне эти пришли, несмотря на запрет, он их повесил. И никаких угрызений совести! Все по законам войны предельно понятным солдату в исполнении своего дела. А вот с этими религиозными закавыками… не иначе будет новая распря, ведь тех, что казнили тогда в Стокгольме по наущению епископа Тролле, осудили, как еретиков…

– Нет, без совета монаха-доминиканца не разобраться! – Заодно нужно было сообщить приору и неприятное известие о королевском указе, касающемся инвентаризации всех монастырских владений и отправке доходов с них не в Рим, а в Стокгольм.

После вечерней мессы наместник и владыка всей Приботнии Ганс Андерссон пожаловал к отцу Мартину. Рыцарь слегка стукнул железной печаткой в калитку монастырских ворот, так что содрогнулись ее мощные дубовые доски, и не дождавшись гостеприимного распахивания, принялся грохотать уже изо всех сил. По окрестностям разнесся такой шум, будто целая армия штурмовала монастырь и била окованным железом тараном в неприступные стены. Но прочное дерево, хоть и вздрагивало от ударов рыцарской руки, не поддавалось.

После довольно длительного ожидания, которое наместник провел в беспрестанной атаке калитки, когда с него уже покатились первые капли пота, неожиданно проем открылся и старый рыцарь едва удержал равновесие на ногах, поскольку бронированный кулак устремился вперед, тело за ним, а преграды более не существовало. Не сдержавшись, Ганс Андерссон громко высказался:

– Черт бы вас всех подрал, бездельники!

На что открывший ему дверь монах тихо, но строго заметил:

– Не стоит забывать, ваша милость, что вы находитесь в святой обители, и упоминание имени Сатаны есть большой грех.

В запале рыцарь хотел было добавить ругательств, и уже набрал воздуха в легкие:

– А какого… - но сдержался, с шумом выдохнул, даже перекрестился железной перчаткой.

– Отец Мартин вас ожидает в трапезной! – упреждающе произнес монах. Наместник кивнул, молча проглотив ругательство, и хотел было последовать за встречавшим, но тот сначала тщательно запер калитку на тяжелейший засов, и лишь потом жестом пригласил рыцаря за собой.

Приор монастыря, уже извещенный о визите столь высокого гостя, отчего и произошла заминка у ворот, ожидал наместника в трапезной, стоя лицом к распятию, и тихо читал молитвы, перебирая простые потемневшие от времени и употребления деревянные четки. Грохот рыцарских лат, что сопровождал каждое движение Андерссона, не отвлек отца Мартина от его занятия, и спина монаха осталась неподвижной. Наместнику ничего не оставалось делать, как прошествовать до распятия, встать рядом с доминиканцем, и смиренно сложив руки на груди, попытаться с трудом вспомнить какие-либо известные ему слова Священного Писания. Однако, отец Мартин довольно быстро завершил свои молитвы и повернулся к старому рыцарю, слегка склонив голову и приглашая движением руки перейти к столу.

Это было по душе старому войну, тем более, что продвигаясь к распятию, он успел заметить внушительный кувшин, возвышавшийся на столе. Лелея надежду о том, что содержимое сосуда соответствует его тайным мечтаниям, рыцарь не заставил себя упрашивать и тут же уселся радом с приором, занявшим свое кресло во главе стола.

– Отличные латы у вас, ваша милость. – начал разговор доминиканец, потянувшись к кувшину и взгляд наместника, как прикованный проследовал за движением руки приора. – И сколь красива и богата их отделка. – продолжил монах, разливая по глиняным кружкам воду. – Итальянские?