Проклятие Шалиона
Шрифт:
Ничего удивительного. Если человек не был при жизни посвящён иному богу, то души бездетных отходили Дочери или Сыну, а души родителей — Матери или Отцу. У ди Санды детей не было, а в юности он какое-то время служил военному ордену Сына, так что было совершенно естественно, что душа его призвана Сыном — даже если бы к моменту церемонии семье стало известно, что у покойного где-то растёт внебрачный ребёнок.
Бастард брал к себе души служивших его ордену людей, а также души, от которых отказались остальные боги. Бастард был последним убежищем для тех, кто совершал тяжкие грехи во время своей жизни на земле.
Подчиняясь выбору элегантного лиса Осени, служитель
Исель и Бетрис также были тихи и спокойны — и в этот момент, и потом. Они не обращали внимания на ходившие при дворе слухи и сплетни, связанные с убийством; девушки с завидным постоянством отказывались от приглашений выйти в город и искали малейшие предлоги, чтобы раз по пять-шесть за вечер заглянуть к Кэсерилу и проверить, всё ли у него в порядке и на месте ли он.
В Зангре шептались об этом таинственном ограблении ди Санды, требуя всё новых и новых, каждый раз более строгих и жестоких наказаний для столь опасных преступников и негодяев, как воры, разбойники и убийцы. Кэсерил молчал. Для него в смерти ди Санды не было ничего таинственного, кроме разве что возможности добыть достаточные и неоспоримые доказательства вины Джироналов. Он снова и снова прокручивал в уме разнообразные способы, но решение не приходило. Он не осмеливался начать открытое расследование, пока не будет ясен каждый шаг и его последствия — в противном случае с тем же успехом и с меньшими потерями он мог сам себе перерезать горло.
Тем не менее, решил он, всё равно какие-нибудь неудачливые разбойники будут ложно обвинены. Тогда он… что? Стало ли его слово менее весомым и достойным доверия с того момента, как его исполосованная плёткой спина мистическим образом была оправдана вороном Бастарда, а не признана следствием позорного наказания? Большинство придворных искренне поверили в достоверность волеизъявления высших сил, но не все. Несложно было увидеть, кто есть кто, поскольку некоторые кавалеры и дамы отстранялись от Кэсерила при его приближении и избегали его общества. Однако следователь Кардегосса не задержал никаких подозреваемых в нападении на ди Санду, и постепенно слухи, домыслы и перешёптывания о печальном инциденте прекратились. Так перестаёт кровоточить затянувшаяся и зарубцевавшаяся рана на теле и напоминает о себе впредь только болью при резких движениях.
К Тейдесу был приставлен новый секретарь, выбранный среди служителей канцелярии рея самим ди Джироналом-старшим. Это был узколицый парень, полностью подвластный руке канцлера; он никоим образом не пытался сблизиться с Кэсерилом. Дондо ди Джиронал публично вызвался развеять грусть принца с помощью самых восхитительных развлечений. Насколько восхитительных, Кэсерил мог судить по входившим и выходившим поздней ночью из покоев Тейдеса шлюхам и толпам пьяных приятелей. Однажды Тейдес, видимо, не в состоянии отличить одну дверь от другой, ввалился в комнату Кэсерила, где его вырвало прямо на пол квартой красного вина. Кэсерил провёл его, зелёного, шатавшегося и ничего не соображавшего, к слугам, чтобы те вымыли и уложили своего юного господина.
— Милое колечко, — наконец вымолвил Кэсерил.
Капитан освободил руку и нахмурился.
— Мне тоже так кажется.
— Надеюсь, вы не очень дорого заплатили за него. Думаю, изумруд фальшивый.
— Нет, он настоящий, милорд.
— На вашем месте я бы проверил его на подлинность у ювелира, ведь чего только не скажут и не сделают люди ради собственной выгоды!
Капитан прикрыл кольцо ладонью другой руки.
— Это хорошее кольцо.
— По сравнению с тем, что вам пришлось отдать за него, я бы сказал, что это мусор.
Губы капитана сжались. Он отшатнулся и зашагал прочь.
«Если это осада, — подумал Кэсерил, — то мы несём потери».
Погода стала холодной и дождливой, реки вздулись. Сезон Сына неуклонно приближался к концу. Одним промозглым сырым вечером после ужина, когда двор наслаждался игрой музыкантов, Орико наклонился к сестре и прошептал:
— Завтра в полдень приводи своих людей в тронный зал на посвящение ди Джиронала в провинкары. Оденься понаряднее — у меня будет несколько радостных для всего двора объявлений. А! Чуть не забыл — твой жемчуг. Лорд Дондо только вчера вечером жаловался мне, что ты не носишь его подарок.
— Не думаю, что он мне идёт, — ответила Исель. Она стрельнула глазами в сидевшего неподалёку Кэсерила, затем снова перевела взгляд на руки, сжимавшие складки платья.
— Ерунда! Как может девушке не идти жемчуг? — фыркнул рей и откинулся в кресле, чтобы поаплодировать только что сыгранной пьесе.
Исель молчала до тех пор, пока Кэсерил, провожая леди в их покои, уже не собрался пожелать им спокойной ночи и отправиться зевая к себе. Тогда она взорвалась:
— Я не ношу этот жемчуг, потому что он подарен мне вором! Я бы вернула его ордену Дочери, но держу пари, что этот дар оскорбил бы богиню. Этот жемчуг — грязный! Кэсерил, что мне с ним делать?
— Бастард — не слишком прихотливый бог. Передайте его настоятелю для больницы или для сиротского приюта, — предложил он.
— Это страшно раздосадует лорда Дондо. Но он не сможет даже выразить свой протест! Отличная мысль! Передайте жемчуг сиротам от моего имени. А что касается завтрашнего дня — я надену мою красную бархатную накидку поверх белого шёлкового платья. Это достаточно нарядно. И ещё драгоценности, что дала мне мама. Никто не осмелится высказаться против того, что на мне будут украшения моей матери!
Нан ди Врит задумчиво спросила:
— А что имел в виду ваш брат под «радостными объявлениями»? Вы не думаете, что он уже решил вопрос о вашей помолвке?
Исель остановилась, заморгала, но потом уверенно сказала:
— Нет, не может быть. Это дело долгих месяцев — сначала послы, потом письма, обмен подарками, сборы приданого… в конце концов, моё согласие! Должны написать мой портрет. И у меня будет портрет жениха, кем бы он ни был. Правдивый портрет, без всяких приукрашиваний, написанный художником, которого я выберу сама. Если мой принц толстый, косой, лысый губошлёп — так тому и быть, но я хочу честный портрет.