Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания
Шрифт:
— Очень разумно, брать дворец приступом — это вам не дыни трескать на коврах у Аллария, — довольная интонация Эльмантара. — Кстати, Баллантайн, пара моих ребят вполне может взять на себя отвлекающие маневры, вроде взрыва пороха или броска отравленного кинжала. Вы уже прикинули, кто у вас будет военным министром?
Алларий скрылся за дверью, ведущей во внутренний двор, и только тогда все стоящие на лестнице услышали три равномерных удара. В отличие от Гарана, нынешние гости колотили в дверь не ногами, но дверным молотком тоже предпочитали не пользоваться.
Вначале Гвендолен думала исключительно о том,
— Это хорошо, что ты пока невредима, скальд конунга. И хорошо, что мы тебя нашли.
Их пришло двое — ее старый соперник в поэтическом искусстве Улли и предводитель дружины — Лейвхар, а может, все-таки Харлейв. Они, не скрываясь, нацепили кольчужные рубашки, что само по себе было подвигом в эбрийскую погоду, и оба опирались на тяжелые секиры. Чем же еще уважающий себя вандерский воин будет стучать в ворота чужого дома?
— Я тоже рада, что вас вижу, — сказала Гвендолен неожиданно искренне. Она вдруг поняла, что скучает по времени на корабле, по их постоянным перебранкам, по двенадцати парам сощуренных светло-голубых глаз, неотрывно следящих за ее полетом в небе. — Я почти закончила новую хвалебную песнь для Данстейна. Вы передадите ему?
— Конунг выбрал себе достойного скальда, — важно кивнул Улли. — Несмотря на то, что у него уже был такой прекрасный повелитель слов, как я. Ты ведь знаешь, что этот дом окружили люди, что хотят тебе зла, скадьд конунга? Они ждут, пока вы ослабнете без воды и пищи, а потом пойдут на приступ. Мы сами это слышали.
— Это будет позорным деянием, — пожала плечами Гвендолен, — и все его запомнят.
Улли и Лейвхар переглянулись.
— Достойно удивления, что ты родилась не на Песчаном берегу, — сказал наконец предводитель дружины. — Ты говоришь как одна из нас.
Гвендолен тихо вздохнула про себя. Ей тоже стало жаль, что она не могла появиться на свет в Вандере, с детства носить за поясом тяжелую секиру, звать корабль "скакуном моря" и проводить на его спине шесть дней из семи. Водить за собой такую же дружину с выгоревшими на солнце волосами, преданную ей до конца мира. Правда, это уже была бы не Гвендолен Антарей, но может, и к лучшему?
— Люди запомнят и другое, — произнесла она вслух, слегка нахмурившись. — Что дружина конунга Данстейна была рядом и не притронулась к мечам, чтобы помочь своему скальду.
— Ты ошибаешься, скальд конунга. Мы хотим помочь тебе.
— Только мне, но не моим друзьям. А значит, я вашу помощь принять не могу.
— Скажи ей, Улли, — пробормотал Лейвхар, опуская глаза.
— Все наши жизни в руках Длинноволосого, — торжественно и чуть нараспев заявил Улли. — Но ваши он уже выпустил из ладоней. Маленький человек, что торгует дурной травой, договорился с правителем этой страны, что он выведает у вас важную тайну, а потом убьет. Только поэтому воины правителя не пришли вас схватить. Но они стерегут неподалеку. Ни один корабль в порту вас не примет. Вам никогда отсюда не уехать — только в ту страну, где не тает лед.
— Тогда зачем воины Данстейна понапрасну тратят время на разговоры со
— Мне всегда почетно поговорить с тобой, скальд конунга. Но мы пришли не только за этим. Вы можете бежать не за море, а наоборот.
— Наоборот — это как? — Гвендолен слегка растерялась.
— На юге, где это ужасное солнце никогда не заходит, возле озер растут деревья с большими красными цветами. Там селятся люди, что называют себя свободными и не подчиняются правителю этой страны. А он придет их покорять еще очень не скоро. У него слишком много своих трещин на щите. Мы дали караванщикам три меча и булаву, и они согласились отвезти вас к тем людям. Конечно, вы никогда не вернетесь, но это лучше, чем смерть. Длинноволосый сказал — пока ты жив, ты этим посрамляешь своего врага.
— Должно быть… — пробормотала Гвендолен без особой уверенности.
Почему-то в первую очередь она живо представила Эбера, с выгоревшими на солнце волосами и глазами, совсем светлыми на фоне загара, прислонившегося к стволу дерева, и себя саму, выходящей из какой-то плетеной хижины, с деревянной миской, полной бледно-желтых плодов. Картина была настолько яркой, что вселяла абсолютную уверенность в своей реальности. Гвендолен встряхнула головой, так и не определившись, нравится ли ей увиденное.
— Перед рассветом дружина подойдет ближе к воротам. Воины маленького человека станут отдыхать перед штурмом, и нам будет легче прорваться. Предупреди своих друзей, скальд конунга, чтобы были наготове.
— Почему мы должны довериться тем, кто не расположен ни во что вмешиваться?
— Во-первых, у вас нет особого выбора, — Лейвхар спокойно оперся на секиру, не выказывая ни малейшей обиды. — Во-вторых, конунгу будет больше удачи, если ты останешься в живых.
— Но он же никогда больше не услышит моих песен.
— Ты будешь рассказывать их ветру, и он перенесет твой голос через море, — совершенно серьезно ответил Улли.
Гвендолен обхватила себя руками за плечи, словно ей внезапно стало холодно. Никогда не вернуться назад — это слишком странно. Они навсегда останутся в далеких песках, на берегу мелкого соленого озера. А многие из воинов, готовые отдать жизнь за то, чтобы они благополучно выбрались из города, с рассветом останутся на этой улице, упав ничком в лужу собственной крови и сжимая рукоять меча. Всего лишь ради того, чтобы она каждое утро, повернувшись на север, произносила слова, понятные по отдельности, но вместе звучащие довольно смутно.
Но при этом она будет вместе с Эбером. Навсегда. Каждое утро она будет просыпаться, видя его рядом с собой. Ради этого она научится вставать с восходом солнца.
— Когда я поставлю на окно свечу, это будет знак, что мы готовы, — сказала она хрипло.
— Пусть твоя судьба будет сильнее, чем у твоих врагов, — кивнул Лейвхар и пошел обратно, считая разговор законченным. Некоторое время Гвендолен растерянно глядела в их широкие спины в железных кольцах, нашитых на грубую кожу, так и не осознав до конца, что они ей предложили. Потом поискала глазами Аллария, но того давно уже не было рядом. Она стояла одна во внутреннем дворике, и удлинившаяся в сумерках тень протянулась от ее ног к воротам. Тень была характерно изломана на спине — как всегда в моменты глубокой задумчивости Гвендолен неосознанно пыталась расправить крылья.