Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
И она принималась плакать от горя, ещё не понимая хорошенько, почему плачет.
Но вот прощание с городом, с его дворцами и разбросанными по холмам древними палатами кончилось, все уселись в карету, и началась длинная, тягостная дорога. За маленькими слюдяными окошками мелькали лишь зелёные поля, степи, разбредшиеся там и сям стада коров и овец, изредка кустики, покрытые придорожной пылью.
Каждый город или село, которое они проезжали, встречало господаря великолепными церемониями. На них путникам приходилось глядеть только издали: блестящие кафтаны
Они ехали долго, и дети устали, глотая дорожную пыль...
После длинных и утомительных церемоний господарская семья въехала наконец в свой дворец.
Пока отец заседал в диване со своими приближёнными боярами, назначал и отстранял сановников и высших вельмож, Кассандра осматривала господарский дворец, размещала детей в новых помещениях.
Марию удивило, насколько тесен и неуклюж новый дворец по сравнению со стамбульским. Окошки здесь были маленькие, расположены в один лишь ряд, помещения низкие, не дающие много света и воздуха. А главное — не было здесь того дыхания морского воздуха, что наполняло их дом в Стамбуле.
Но зато какой роскошный сад и зелёные огороды расположены были неподалёку от дворца! Тенистые вековые деревья, слегка припорошённые летней пылью, зрелые плоды на высоких ветках — груши, сливы, яблоки, ещё недозрелая айва — всё это сразу привлекло внимание младших ребятишек, и они бегали по саду, не щадя ног и одежд.
Мария тоже ходила по саду и понимала, что отныне почти вся жизнь её будет проходить вне дома, на просторе зелёной тени.
И только первые морозы с лохматыми пушинками снега заставили детей искать убежища возле тёплых печей, на которые можно было влезать и где приятно было греть спину о тёплые кирпичи.
Снежная зима одиннадцатого года заставила Марию горько пожалеть о бесснежном Стамбуле, о его синем море, о холмах и глубоких долинах этого прекрасного города.
Всё не нравилось ей здесь: и почерневшие от времени мазанки, расположенные на окраинах Ясс, и низкие тесные хоромы знатных людей, и неуклюжие, неухоженные конюшни и кошары для овец. Если в центре города ещё можно было отдохнуть взглядом на узорчатых украшениях дворцов знати, то на самых окраинах лепились друг к другу замшелые мазанки бедноты.
Однако великолепие христианских храмов, которых в Яссах было великое множество, певучие службы священников, служащих и на греческом и на старославянском языках, восполняли убогую обстановку, с которой столкнулась Мария. Она теперь ходила по улицам одна или лишь в сопровождении служанки, никто не кидал на неё удивлённых и возмущённых взглядов, если голова её не была покрыта покрывалом, хотя и здесь женщины не решались выходить на улицу без головных платков.
Но они свободно расхаживали по улицам, заходили в лавки, стояли на мостовой, громко разговаривая. Эта свобода от жёстких рамок турецкого владычества скоро так понравилась Марии, что она решалась даже одна выходить в
Она видела женщин, работавших в полях, собиравших початки кукурузы и выдиравших из земли огромную свёклу, наблюдала за женщинами, искусно срезавшими тяжёлые гроздья винограда с облетевших лоз.
В Турции нельзя было мусульманам пить вино, и потому там не было виноградников. И только тут, в Молдавии, ощутила Мария сладкий и терпкий вкус виноградных ягод, вполне насладилась сладчайшим соком, оставленным для изготовления из него вина, и поняла, что этот вкус она уже не забудет до конца своих дней.
Словом, было много нового и интересного по сравнению со Стамбулом, но было и нечто, позволявшее примириться с отсутствием этого города.
Единственное, чего не хватало Марии, — это свежести солёного ветра, запаха моря и рыбы, синей бескрайности небесного купола, сливавшегося с морем.
Почти ничего не изменилось и в распорядке её дня. Кассандра, разобравшись в движении жизни господарского дворца, нашла возможность приучить и Марию к тем же обязанностям, которые исполняла она в Турции. Но теперь больше не было у Марии воображения невидимого роя моли, вылетавшей из шкафов и укладок, потому что первое, что она видела, отпирая замки, были сухие веточки то ли шафрана, то ли лаванды, то ли ещё каких-то трав, которые пахли вкусно и горько.
Всё так же занималась она учёбой со своими учителями, но теперь ко всему прибавились почему-то усиленные занятия русским языком, едва ли не каждый день она должна была разговаривать и писать на этом певучем языке и скоро так к нему пристрастилась, что нередко поправляла отца, если он неправильно употреблял русские глаголы.
Ничего не знала Мария о том, что делается за пределами дворца и сада, только однажды нечаянно подслушала разговор отца и матери, который вели они шёпотом, чтобы никто не слышал.
Мария всегда ложилась спать в соседней комнате и не засыпала долго, ворочалась на мягких пуховиках: она не привыкла спать на мягком, тосковала по жёстким матрацам своей стамбульской спальни. Маленькое окошко было слегка приоткрыто, морозный воздух поступал едва-едва, и Мария снова и снова вставала, пила сладкий фруктовый сок, который заменил щербет, и тоскливо прислушивалась к завыванию ветра за окном.
— Я знаю, ты меня поддержишь, — говорил тихонько Кантемир Кассандре, — ты знаешь, как все мы страдаем от турецкого владычества. И я послал письмо русскому царю с просьбой взять нас под свою опеку.
— Молчи, — зажала ему рот рукой Кассандра, — в доме полно доглядчиков султана, Ибрагим-паша не спит и всё высматривает, а потом едет к Балтаджи-паше и докладывает ему обо всём, что происходит здесь...
— Мне известно, — печально покачал головой отец, — но сегодня Ибрагима нет, он уехал в ставку Мехмеда-паши. А тот идёт с двухсоттысячной армией...
Они зашептались так, что больше Мария не расслышала ни слова, но эта новость поразила её: тот самый рыцарь, о котором она так много грезила, может быть, будет на её стороне.