Проклятие
Шрифт:
– У тебя челюсть отвиснет при виде сегодняшней ярмарки, – сказал отец с улыбкой. – Столько народу зараз ты еще никогда не видывала.
В стене имелось несколько ворот, и путники направились к самым большим из них. Они представляли собой высокую, почти в тридцать шагов, башню, сквозь которую вела широкая арка. Усиленные железом створки были настежь открыты, и Агнес с отцом встали в очередь желающих, как и они, попасть в город. Агнес взирала на сонных крестьян с тележками, нагруженными редькой, шпинатом и прочими ранними овощами. Рядом стояла воловья упряжка с протекающими винными бочками. Вокруг
Перед нею раскинулся бульвар, широкий, как целая деревня; посередине его протекал ручей. Справа и слева высились роскошные дома патрициев, а в восточной оконечности стоял собор. Башни его были такими высокими, что площадь перед ним лежала в тени. Переулки кишели разнородными толпами, народ слонялся от одного лотка к другому. Одни набивали цену, другие пытались ее скинуть, и многочисленные голоса сливались в один оглушительный гул.
– Ну, что скажешь? – со смехом воскликнул отец, перекрикивая шум. – Вот это гомон! Потому-то я счастлив жить в нашей заспанной крепости!
Агнес рассеянно кивнула, разглядывая людей. Ей не сразу бросилось в глаза, что лишь немногие щеголяли в дорогих нарядах. Большинство из них были в старых обносках, какие носили крестьяне или бедные ремесленники. Некоторые выглядели истощенными и, точно голодные псы, сновали мимо лотков. А рядом с ними расхаживали дородные, раскрашенные купеческие жены в новых нарядах. И вообще в городе разница между бедными и богатыми чувствовалась гораздо острее, чем в сельской местности.
«У нас, по крайней мере, все бедны, – подумала Агнес. – Не считая, конечно, графа Шарфенека и настоятеля Ойссерталя».
Эрфенштайн показал на двухэтажное каменное строение, единственное посреди широкого бульвара. Под тенистыми аркадами входили и выходили богато одетые патриции.
– Монетный двор, – пояснил наместник. – Там находится городская биржа, где купцы заключают сделки. У Якоба Гуткнехта там свое отделение, скоро он нас примет. – Он оценивающе оглядел свою вымокшую под дождем дочь. – Но для начала снимем комнату в гостинице, и ты приведешь себя в порядок. А то выглядишь как дочь торговца лошадьми.
Они свернули в переулок, где дома были уже не так роскошны, как на больших улицах, оставили лошадей в загоне при дешевой таверне и заняли комнату под крышей. Когда Эрфенштайн сунул в руку горбатому трактирщику несколько монет, Агнес задумалась, во что ему обошлась эта поездка. Он заказал для дочери новое платье. Поднявшись в комнату, отец осторожно развернул его и поднес к свету. Сшитое из красной фландрской материи, оно было украшено кружевами и серебряными пуговицами. Носить такие позволялось лишь дворянам и знатным особам, простая горожанка же за такой наряд могла оказаться у позорного столба.
– Вот, надень и расчеши волосы, – резко приказал Эрфенштайн. – Пусть этот Гуткнехт увидит, что приобретает в твоем лице настоящее сокровище.
Агнес развернулась и одарила отца гневным взглядом.
– Я тебе не дешевая брошка, чтобы продать за бесценок! – прошипела она. – Я твоя дочь! Или забыл уже? Если мне и придется выйти за какого-нибудь купеческого сынка, то хоть обращайся со мной как с человеком!
Эрфенштайн вздохнул:
– Агнес, мы уже сто раз об этом говорили. Иначе уже никак. Не забывай о Трифельсе! Кроме того, – он подмигнул дочери, – скажи еще, что платье тебе не понравилось. Одевай, будешь похожа в нем на королеву.
– На грустную королеву, – упрямо возразила Агнес.
И все-таки она влезла в платье, причем так, чтобы отец не заметил кольцо. Иначе он, чего доброго, вздумает продать украшение местному ювелиру. А она им так дорожила…
Платье сидело на ней как родное. Агнес провела рукой по материи, почувствовала, какою та была мягкой. Платье волнами ниспадало к ногам и выгодно подчеркивало грудь и бедра. Ей еще не приходилось носить таких дорогих нарядов.
– Так… красиво, – призналась Агнес и покружилась в лучах вечернего солнца, падающих в маленькое окно.
– Вот видишь? Значит, и этим толстосумам ты в нем понравишься. И, Агнес, – отец погрозил ей пальцем, – никаких дерзостей и наглых выходок, договорились?
– Буду сдержанна и скромна, какой и подобает быть супруге благородного человека. А теперь идем, поскорее покончим с этим.
Агнес развернулась и по крутой лестнице спустилась в общий зал, где на нее с завистью уставились немногочисленные посетители. Прохожие тоже не оставили без внимания ее наряд. В особенности купеческие жены, которые, перешептываясь, смотрели ей вслед. Отец шагал рядом с нею гордым каплуном. Агнес не в первый раз отметила, как одежда меняла людей. Она чувствовала себя уже не юной девицей, а госпожой.
«Госпожой Трифельса», – подумала Агнес и невольно признала, что завистливые взгляды других женщин вселяют в нее гордость.
В скором времени они дошли до монетного двора. У входа собралось целое скопище торговцев. Во второй половине дня торговля была в самом разгаре. Под тенистыми аркадами велись торги и заключались сделки. Здесь, среди богатых патрициев, платье Агнес уже не так бросалось в глаза. По широким ступеням отец и дочь поднялись к залу собраний, расположенному на втором этаже. Там люди были победнее. Они боязливо ходили из угла в угол, мяли шляпы или обеспокоенно смотрели в окна. В зал открывалось несколько дверей, и перед ними выстроились в очередь ожидающие.
– Это зажиточные крестьяне, извозчики и свободные ремесленники. Обговаривают с патрициями свое жалованье, – шепнул Эрфенштайн дочери. – Цены год от года падают, и богатые торговцы в совете могут диктовать свои условия… – Взгляд его омрачился. – К нам, рыцарям, там давно никто не прислушивается. Чертовы обдиралы! Кто бы мог подумать, что однажды я им собственную дочь…
Он резко замолчал и покачал головой.
– Ну, чего уж там. Ведь речь о Трифельсе идет.
Эрфенштайн справился насчет торговца Якоба Гуткнехта, после чего решительно постучал в одну из дверей. Не дождавшись ответа, уверенно шагнул внутрь. И мгновением позже вернулся к Агнес.