Проклятие
Шрифт:
И опять неодолимый, тяжелый, густой непроницаемый мрак: темно, как у негра. Она подолгу смотрела в одну точку, тяжело, нехорошо задумывалась. Само не прошло, нервный срыв, она начала неожиданно для себя выть, как хлысты, как волки в полнолуние, вопль пугающий, сражающий; от крика стихала боль, укорачивалась, уходила, на время прекращалась, она продолжала бессюжетно выть ошалелым волком, уже не соображала, не соображала, где она, что с ней, разбудила соседей, сердобольные соседи вызвали скорую.
Она попала в психиатрическую больницу, с головкой плохо, дрянь дело, голос Алексея из вечности: — Quantum satis. Оказана медицинская помощь, уколы, таблетки, опять умиротворяющие уколы, удвоенная доза, усугубляли беспощадно дозу, превращали больную в овощ, чтобы всем ужасно не мешала существовать на этом свете, окружающему населению нельзя без отдыха слышать этот вой. Врач-психиатр из ссыльных, желчный, озлобленный, нехороший человек, вообразил себя гениальным Фрейдом, говорил гадости, таких садистов давить надо, во всяком случае гнать в шею из медицины, запретить работать по специальности; видя эти тяжелые, мутные глаза затюканной троцкистки,
— Чем сильнее вы больны, тем сильнее советскую власть любите.
Хорошо изучен феномен: жертва начинает любить палача, мучителя, насильника, сексуальный вывих, мрачный демон погружает вас в безумие, чаще всего этой болезнью мозга поражены женщины, которые начинают безумно обожать насильника, испытывают неизъяснимы наслаждения, когда их насилуют, истязают.
Губы кривились самодовольной, едкой, ядовитой, сальной, гнусной усмешкой.
Но вот настало метельное, динамичное время, очередной жесткий крутой вираж сюжета, развенчан Сталин, XX съезд, новые, весенние причуды, капель шепелявит, всё разрешилось само собой и неожиданно, справедливость восторжествовала, судьба-индейка смилостивилась, лихо подмигнула, затем улыбнулась мягкой, простой улыбкой, подфартило, кончились невзгоды, ее, бедолагу затырканную, полностью реабилитировали, восстановлена в партии, с таким стажем, как у нее, мало кого осталось, раз, два — обчелся. Кончились круговерти и превратности судьбы, вернулась к нормальной человеческой жизни, всеми уважаемая, к ней уважительное отношение, пирог мимо не проносят, уважают, облизывают и ублажают, пенсия старых большевиков и всякие льготы и вкусности, как из рога изобилия, посыпались, двухкомнатная квартира со всеми удобствами и невообразимой, бал можно устраивать, танцы, кухней на улице Чкалова, смело начинай нормальную человеческую жизнь, новенькая, с иголочки, сияет, блестит, сверкает, разлюли-малина, реальность за сказкой угналась, царский, завидный, лакомый по тем временам кус, еще очень немногие в пятидесятые годы жили в отдельных квартирах.
И это — после бездомных, бездарных 17 лет! Тут бы жить достойно поживать, вековать, предаваться радостям жизни, консерватория, музеи, импрессионисты, Ван-Гог, разлюли-малина, волшебная сказка с типичным, счастливым концом, катарсис — какого еще рожна надо для полного счастья?
Это — новое веянье времени, подарок истории.
Напомним и будем помнить, не у одной Анны Ильиничны изменилась жизнь, не одну ее выпустили из лагеря и милостиво разрешили прописку в Москве: из лагерей вышли целые шалманы озлобленных зэков, захваченных кипящей похотью мести; реабилитирован Кузьма реабилитированы и его славные апостолы, вся спаянная, закадычная камарилья, так называемая “Молодая Россия”; хлебнули лагерей, срок-то отбывали в разных местах, кто на Колыме, кто в Джезказгане, кто в Ветлаге, кто героически упирался, соединял Волгу с Доном, а вышли эти кореши со схожими, стандартными убеждениями, которыми обильно напитал, накачал их лагерь. Отлично подкованы, лягаются. Хлебом не корми, а дай возможность позубоскалить, накинуться всей злобной сварой, продемонстрировать свою, зэковскую, высшую правду, а другой правды, они так считали, нет и быть не может: история послереволюционной России это история лагерей (где, кого, за что и как сажали! кстати, генеральная мысль “Архипелага ГУЛАГа”).
И эта молодежь махрово, нахально расцвела, обнаружила волю к конфронтации, неймется о себе заявить, не пальцем деланы, проявляет живость ума, изъявила интеллектуальные претензии, свергает все авторитеты, “стучится в дверь”, выражение Ибсена (его тема), полагает себя имеющей важный исторический опыт, политически прожжены и искушены, уверенно и мужественно держат руку на пульсе современности (герой, помнится, Чехова, умирающий врач, говорит другому врачу: — Мы-то с вами знаем, что никакого пульса нет). Да какой у них опыт, всего ничего, шесть лет — детский срок, изображают себя лагерной косточкой, битыми фраерами приличной закалки; это уже не тихие, долгие, у кольца нет конца (дурная бесконечность — Гегель), думы на нарах, встали в агрессивную позитуру, махали картинно идеологической шпагой, имели повадку развязно угощать пламенную революционерку пошлыми пирогами, кажется просто непостижимым, что между поколениями лагерников никакого понимания, смычки или просто серьезного разговора не получалось; одни наскоки, агрессивность, жаркая дискуссия переходила в распрю и тяжелую свару, слово за слово, громовые стрелы, пошло — поехало (— Рук у вас нет? — хотелось резко одернуть).
Они отрицали напропалую и с максималистским, фрондистским пафосом самое святое: революцию, Октябрь! Вякали, дескать, Анна Ильинична завязла, застряла в марксистском болоте; шло плотное, век свободки не видать, кощунственное осмеяние незыблемых, святых установок. Мол, вообще никакой революции не надо было, даже Февральской, подлой, бескровной (да какая она бескровная? читайте Бунина), с самого начала сплошной обман и демагогия, пошлость, подлость, террор, разгулялись бесовские полчища, надвинулась над Россией страшная туча и закрыла наглухо свет, вольготно гуляют нетворческие, деструктивные, разрушительные, инфернальные силы; Ленин с самого начала подл, отвратителен, преступен (сейчас это расхожее мнение, а тогда! О! черт знает что! спросите Ахмадулину), хуже Сталина. Всё это лепилось с торжествующими пошлыми улыбочками,
Кто они, если поименно?
Прежде всех — отец всех отцов и отец нового русского анархизма Кузьма, далее — путаник Краснов, до неприличия растолстевший несравненный Эдик Бирон, Шмаин, Александров, Витька Красин, Федоров. То было на редкость сплоченное, спаянное братство, славное братство образца 1955 года: бактерии вредные и заразные, яд лагеря неизбывный.
Себя показывая, сгущали краски, высыпали неимоверное множество аргументов в пользу царского режима, хватали через край, еще как через край, избыток злобы, ненасытные мстители, дидактическая бредятина, плавали и болтались в сугубых крайностях, тот еще размах идей, в упоении несли черт знает что, — да это в нормальной, трезвой интеллигентной голове просто не укладывается; мололи, молотили языками, бесноватые речи, покушались на самое святое и дорогое, рисовали безумие революции, русской смуты, восхваляли абсолютно безответственно и без зазрения совести дореволюционную идиллию России (вспомнить следует и не забывать, что они были арестованы в 1949 году и загудели в лагерь как истинные ленинцы; славно эту публику лагерь переделал, перевоспитал — университет! лучше нам не вникать в подполье психики бывших лагерников, в ее демонические истоки, диктующие максимализм, вообще-то перед нами поэты и фантазеры, не будем их бешеные слова воспринимать буквально). Дескать, всего-то в этой распрекрасной интеллигибельной России, канувшей в холодную жуткую Лету, утраченной навсегда, было с избытком, сало с салом крестьянство ело, жируйся — не хочу, это была экономически благополучная, здоровая страна, стремительно рвущаяся вперед, за 20 предвоенных лет население увеличилось на 50 миллионов, то бишь на 40%, урожайность зерновых выросла в два с лишнем раза, добыча угля в 5 раз, рисуются ретроспективные огненные дали, масло-масляное. Если вас не оставляло чувство юмора, можете слушать эту чушь, чушь собачью, они вам порасскажут, что число студентов в дореволюционной России было больше, чем во Франции, Англии, США вместе взятых, количество вышедших книг в предвоенном году превосходило все страны Европы, прямо-таки, ни дать, ни взять, культурное и экономическое чудо, да здравствует монархия (знай наших!), а Февральская революция была несчастьем для России, не говоря уже об Октябрьском преступном путче, Гучкова и Милюкова следовало повесить на фонаре, Петроград сдать немцам. Пошлятину изрыгают — контра базарная, колоритная, противно слушать, пошлятину изрекают! Этому шалману, видите ли, вообще не нужна никакая революция! Революция — деструктивное зло, зло по своей природе. А война с Германией была просто выиграна, во всяком случае до Волги немцы не доходили, как при Сталине, в 16-м году наметился перелом в войне, Брусиловский прорыв, а в 17-м, если бы не ваша проклятая революция (февральская, подлая!), вообще война была бы победоносно завершена, содрали бы с Германии контрибуцию, промышленность безболезненно построили, через какое-то десятилетие Россия должна была обогнать США по всем показателям.
— Тенденциозный подбор фактов! — нервно, истошно, задиристо выступала и наступала Анна Ильинична; гневом сверкали ее адаманты, она в отличной форме, где былая апатия, безразличие к жизни? гляньте: бесстрашная воительница, тренированный боксер, наносит точные, профессиональные удары.
Эй, братва, взялись за руки, навались! Худо будет, попадетесь на узенькой дорожке. Они стояли ноги в ряд, их было восемь.
Назидательное зрелище, народ этот, известное дело, лагерный контингент, зэчье царство, с большой всячинкой, куча мала, не слушали, что им говорят, гомонились щедро и с явным самодовольством, над ней откровенно глумились (Блок: Юность — это возмездие), культурненько прикладывали, разнообразно и затейливо потешались и занозисто ехидничали. Не нормальная, честная дискуссия, а сплошной тарарам, горлопанство, подколки. Мол, болтались вы, мадам бабуля, по лагерям и тюрьмам 17 лет, шишак наварили, но так ничего и не поняли, жизнь ничему не научила, всё еще лелеете дурацкую мечту о хрустальном дворце, всё еще верите, панацея от всех бед, ликвидировав частную собственность, осчастливите человечество. Кто просил вас осчастливливать Россию? Читали “Историю города Глупова”, осчастливливание надо проводить умеренно, по возможности избегая кровопролития.
Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить.
Они умели и старались задеть за живое. Нет общего знаменателя, общей почвы для разговора, никакого обмена опытом с остервенелыми охальниками не получилось, сказывалась разница поколений и претензий: их дубленая, бескомпромиссная зэковская совесть полагала себя всегда и во всем правой (чувство собственной правоты — крайне опасное чувство, так с легким сердцем можно проявить глубочайшее неуважение к самому святому, а значит, вообще к живой человеческой личности, можно и бревно в своем глазу перестать видеть).
— Не на ту лошадь поставили! — визжала Анна Ильинична, при этом делала физиономию волчицы страшенной, того гляди тяпнет, у этой старухи страшные клыки, желтые, мощные, очень желтые. — Я не ждала войны! По себе не судите! Я не ждала и не жду засраных американцев! Говорите да не заговаривайтесь! За такие слова можно и по морде схлопотать!
Она обладала блестящим искусством сажать оппонента в лужу, эрудированна в различных областях знания, в оборот брала их, ратобортствовала, с полуоборота заводилась, шла вразнос, бросалась тигрицей, начинался сыр-бор, перепалка перерастала в перебранку, сцеплялись, интеллектуальная потасовка кончалась сварой, диким визгом, ором ненормальным — буйнопомешанные, злобный клубок, прямые оскорбления.