Проклятое призвание
Шрифт:
Утро.
Сумрачное осеннее утро. Моя спальня, привычно пустая. Обои в широкую золотисто-зеленую полоску. Книжный стеллаж у стены. Рабочий стол у окна. Платяной шкаф, забитый вещами, о которых я забываю и, забывая, не ношу. Трюмо с отваливающейся рамой.
Я дома, я одна, и мне ничто не угрожает.
Никто и ничто, кроме тараканов в моей голове.
Я встаю, умываюсь, чищу зубы. Пытаюсь стряхнуть с себя впечатления тяжелого сна.
Да, конечно, из такого тяжелого, сложного тоже растет оно, мое искусство… Эти сны, эта тревога, эта жизнь на грани патологии – плата за возможность творить, создавать никогда не бывшее. Но все же, пока невроз не пережит, не переработан, как он мучителен, как сложно с ним жить.
Я
Прошедший год был богат на какие-то нелепые, ненужные связи. Я терялась и путалась, не ощущая почвы под ногами.
Отношения с Виком давно завершились, но порой еще случались эпизоды, подобные вчерашнему. Было и другое, о чем сейчас не хотелось не то что вспоминать, вообще думать.
Я завариваю чай и машинально касаюсь смартфона.
На экране высвечивается бодрое «Доброе утро, котенок! Ты вчера была великолепна! Хочешь увидеться?»
О нет.
Писал один из тех, кого как раз вспоминать не хотелось, чье имя хотелось навсегда стереть из памяти, как и все, что с ним связано.
Дэн. Барков.
Если с Виком меня связывали сложносочиненные отношения, то с Барковым все было еще более запутано и мрачно.
Дело в том, что когда-то я была его игрушкой.
Рабыней.
Его нежной девочкой, с которой господин делал что захочет.
Это был странный и очень мощный опыт. В постели с этим человеком как будто размывались границы моего «я», я теряла себя, и вместе с болезненным наслаждением приходило чувство освобождения – свободы от условностей, приличий, необходимости быть хорошей девочкой, оправдывать чьи-то ожидания.
С Дэном было легко. Можно было не думать. Не надо было ничего решать.
Спортсмен, красавчик, высокий брюнет с пронзительно-зелеными глазами, он привык к женскому вниманию, привык брать то, что хотелось, ленивой равнодушной рукой.
В свое время Дэн привлек меня тем, что был совершенно не похож на мое окружение, на рафинированных интеллигентных парней, с которыми обычно приходилось иметь дело. Подозреваю, я привлекла его тем же. В ночных клубах и спортзалах, где он появлялся, таких, как я, не водилось.
Мы были из разных миров. И тем были интересны друг другу.
Мой личный демон.
Худший из худших.
Нет, Дэн, хватит.
Не хочу.
Нет надо мной твоей власти.
Я смахиваю сообщение со смарта. Людям, конечно, свойственно ошибаться.
Но в эту западню я больше не полезу.
Сегодняшний день слишком хорош для того, чтобы нам встречаться.
Достаточно снов. Не будем усугублять реальность.
Мне твердят, что быть поэтом – это не работа.
Монеточка
5. АЛЯ НА СВОЕМ МЕСТЕ
Я позавтракала: три яйца всмятку с горчицей, тосты из белого воздушного хлеба из ближайшего супермаркета, – заварила чай – разорванный серебристый пакетик осел на дне мусорного ведра, как мои несбывшиеся надежды, – включила лекцию по дизайну и попыталась сосредоточиться. Но сосредоточиться получалось плохо, впечатления от выставки еще не остыли. Слишком во мне все это было еще живо: калейдоскоп из лиц, знакомых и незнакомых, хвалебные слова, которые было вроде бы так приятно слышать, но в которые одновременно почему-то верилось не до конца. Разве могло такое количество людей льстить, намеренно говорить неправду?..
Зачем, для чего… Я действительно талантлива, я очень старалась, это была прекрасная выставка. Много людей пришло посмотреть на мои работы, а еще больше придет…
Но почему-то верилось в это не до конца. И вспоминались не лестные слова и вспышки камер, а другое – то, где я поторопилась, выложилась не полностью, схалтурила. Всякий, зарабатывающий деньги на своем искусстве, знает, что невозможно всегда удерживать
Но концентрироваться на недостатках, быть вечно недовольным собой и своей работой – это путь в никуда. Необходимо разумное сочетание требовательности и пофигизма. Стремиться к лучшему, но в то же время прощать себя за неизбежные ошибки. Видала я людей, годами переписывающих одну картину. Да, может быть, некоторые из них и достигают подлинного мастерства, но такой художник никогда не сделает много.
Когда мне было одиноко и муторно, способов выйти из этого состояния имелось, в общем-то, немного. Строго говоря, только два – или через людей, или через творчество. Но рисовать сегодня было практически невозможно, так что я решила попробовать написать подругам.
И так и сделала. Отправила сообщения в телеграме сначала Але, а потом Ляське. «Эй, не хочешь встретиться сегодня?» Ляська не ответила, наверно, дрыхла днем вместе с детьми, а вот организованная Аля отозвалась буквально через минуту – скорее всего, я попала в промежуток, когда в школе была перемена или «окно» в ее расписании. «Я не против, можно увидеться. Подходи к гимназии после 13.20».
Аля, она же Алевтина Эдуардовна Русман, и Ляська, она же Олечка Козлова, несмешиваемые жидкости, и я крайне редко приглашаю их куда-то вместе. Слишком они разные, и нахождение в одном пространстве столь несхожих личностей с неизбежностью ведет к напряжению, если не открытому конфликту. Да и поговорить кроме школьных воспоминаний, в общем-то, не о чем – интересы у подруг разные. Алевтина живет школой, уроками, пишет диссертацию по творчеству Велемира Хлебникова, Ляська вся поглощена материнскими заботами, ее мальчишкам пять и два. Впрочем, я думаю, даже если бы не это, едва ли бы ее интересы сильно вышли за пределы дома и спортзала (Ляська истязает себя фитнесом три раза в неделю), сколько помню, она никогда ничем особым не увлекалась. Мы дружили в начальной школе, а с Алей – в старших классах.
Я оделась – черное драповое пальто, зеленый кашемировый шарф с райскими птицами, – обулась – кожаные сапожки на невысоком каблуке, – расчесала волосы и улыбнулась своему отражению. Как же хорошо просто выйти на улицу, вырваться из домашнего плена, вздохнуть полной грудью свежий холодный воздух…
Путь до гимназии занял двадцать минут. Аля по-прежнему жила в том же районе, где прошло наше общее детство, и работу нашла неподалеку. Она всегда была увлеченной, немного помешанной, это в общем-то, было тем, что нас сближало, хотя виды помешательства у нас были разные. С первого класса Аля читала как ненормальная, всякую свободную минуту, столько, сколько не читал никто из моих знакомых. Она не интересовалась спортом, кино, мальчиками – то есть, может, и вздыхала втайне по кому-то из одноклассников безответно, но эти вздохи не выливались ни во что большее. Библиотекари на улице узнавали Алю в лицо, учительница литературы при встрече только что не целовала взасос, ее комната была завалена книгами, а в дневнике стояли отличные оценки, причем не только по гуманитарным предметам. Как ни странно, нельзя было сказать, что все это безумно радует ее родителей, хотя, возможно, они просто привыкли к своей книжной дочке. Поступление на филфак было логичным, очевидным выбором, после окончания института Аля пошла в школу – где и оставалась по сей день… Но так как на зарплату учителя в государственной школе прожить было сложно, она брала очень много репетиторства, вживую и по скайпу, и в связи с этим почти не имела свободного времени. Наши встречи обычно укладывались в час-два, после чего Алевтина неслась домой – проверять тетради, готовиться к урокам, заполнять какие-то жуткие таблички по классному руководству, заниматься с репетиторскими учениками.