Проклятое призвание
Шрифт:
Она была ценна для меня чем-то другим.
Может, каким-то звериным умением жить, устраиваться получше, животным чутьем на людей и обстоятельства, инстинктивной расчетливостью – тем, чего у умной, благородной Али вообще не было. Пока Аля корпела над тетрадями, Ляська успевала сгонять на брови, маникюр и в парикмахерскую – и у нее с мужем как-то так было поставлено, что на это всегда находились деньги, и никто не смел осудить молодую мать за бесцельно потраченное время.
В глубине души я подозревала, что Ляська как будто умнее Али. Ведь Аля, при всей ее искренней любви к работе, все же перенапрягалась до неврозов,
Наверно, я просто хотела уметь так же. Жить, не напрягаясь.
Понимая при этом, что никогда так не смогу – во-первых, в силу опять же природного максимализма, во-вторых, из-за, в общем, равнодушного отношения к материальному, к комфорту. Для Ляськи я была чокнутой творческой подружкой из детства, ну а она для меня – может быть, лучшим образцом материнства, который я знала. Без зацикленности и психозов. Постоянные разговоры на околодетские темы не тянули на зацикленность, потому что мне было с чем сравнить: иных из родивших приятельниц впору было сдавать в психушку, они вообще не были способны ощущать себя иначе как матери. При этом зачастую в отрицательном ключе: я плохая мать, я делаю все неправильно, я не справлюсь, спасите-помогите, ааааа. От таких хотелось бежать как от огня, от них за версту несло каким-то невротическим расстройством, от которого всем окружающим, включая ребенка, думаю, было совсем не хорошо.
Да, Ляська была адекватной. Сравнительно нормальной. Ведь все остальные были еще хуже.
Нет-нет, я ничего не имела в принципе против детей и материнства… Я даже очень хотела детей, только – не сейчас… Когда-нибудь потом. Когда я вырасту.
Когда у меня будет уже много-много сделано, будет имя, всенародная слава, деньги и любимый человек рядом…
Не такой, как Вик.
Не такой, как Дэн.
Не такой, как все те, кого я знаю.
Я понимала, я слишком хорошо понимала, что дети – это навсегда. Дети сокращают пространство выбора до одного-единственного варианта. Я должна буду быть с их отцом, даже если разлюблю его, даже если мы утратим интерес друг к другу… Дети – это так много обязанностей, это такая жуткая, до оскомы ответственность.
Это необходимость быть взрослым, даже если ты к этому совсем не готов.
Даже если тебе этого совсем не хочется.
И поэтому в душе я как-то тихо завидовала Ляське, завидовала тому, как ловко она со всем этим справляется… И понимала, что я, наверное, так не хочу. Еще нет.
Под конец вечера подружка накормила меня куриным супом (где бы я еще могла его поесть?), мы выпили еще по кружечке чайковского, и я побрела домой. В гордом одиночестве.
Пошел дождь, а я как обычно вышла без зонта. И я шла, жадно глотала влажный, пропитанный запахами прелой листвы и автомобильных выхлопов воздух и смотрела по сторонам. По улицам сновали озабоченные прохожие: хмурые лица, серые тени, куча нерешенных задач во взоре. Бодрые пенсионерки, нагруженные пакетами из сетевых магазинов. Подтянутого вида дамы, выгуливающие породистых собак. Неказистые мужички с запахом вчерашнего перегара, тут все понятно: жена достала, на работе начальник орет да и вообще в жизни хорошего мало. И даже школота по пути попадалась усталая: то ли вторая смена, то ли ползут домой после тренировки.
Какой-то
Мне пришло в голову, как хорошо было бы нарисовать его вот так: в осенних сумерках, с сигаретой, совсем одного. Это было похоже на рисунки Вика, только он обычно концентрировался на девушках в шарфах и шляпках. У нас у всех свои фетиши.
Наконец парень поймал мой взгляд. Я смущенно улыбнулась и отвела глаза. Нет, красавчик, я не собираюсь знакомиться с тобой, в моей жизни и так все слишком сложно…
Не смотри на меня, я только камера, что ищет удачный кадр, я бинокль, через который глядит вселенная, я та дверь, из которой попадаешь в неизвестность. Я не твоя судьба и даже не подруга на вечер. Я никто.
Не смотри, не смотри. Пройди мимо. Целее будешь.
Позвони мне, позвони.
Р. Рождественский
8. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ
Придя домой, я забралась в ванну. После вечерней прогулки под дождем хотелось согреться. Телефон остался в комнате, и вот, выбравшись, я обнаружила пять пропущенных от матери.
Она никогда не звонила один-два раза.
Если ей хотелось меня слышать, она нажимала на кнопку вызова, пока не надоест.
С упорством, достойным лучшего применения.
Вздохнув, я перезвонила. Хотя не хотелось. И что-то внутри, может быть, жизненный опыт, пищало «не надо».
Мать взяла трубку почти сразу.
– О, прорезалась, – прокомментировала она мой звонок. И я внутренне содрогнулась от этого хорошо знакомого, немного ироничного, властного, как будто чуть-чуть манерного голоса. Мне всегда казалось странным, что многие знакомые семьи говорили, что наши голоса похожи – я всегда свой представляла совершенно другим.
И еще страннее было думать о том, что пройдет время, и стану похожа на мать – потому как те же знакомые твердили о нашем сходстве уже сейчас. Себя же я всегда видела совсем другой.
– Смотрела я вчера репортаж с выставки, – продолжала женщина, благодаря которой я появилась на свет. – Почему ты всегда в темном? Ты надень хоть что-нибудь светлое, тебе не пятьдесят лет. Да и туфли ты какие-то выбрала… С открытым носом уже не носят.
– Надела что было, – быстро, на упреждение, огрызаюсь я.
– Так это плохо, что у тебя такой маленький гардероб. Надо думать о том, как выглядишь, девочка моя. Ты хоть маникюр-педикюр делаешь, как я сказала?..
– Маникюр да, а на ногах я не люблю…
– Ну и зря. Ты чего ждешь, пенсии? Кстати, как у тебя с деньгами?
– Ну… немного есть…
– Ладно… Боюсь уже спрашивать… как на личном?
– Ничего интересного.
– Может быть, оно и к лучшему. Этот твой, картавый, не прорезался?
Мать про Вика, с горловым «р» которого не смог справиться даже самый опытный логопед в городе. Мать всегда его терпеть не могла.
– Нет, мама, мы не общаемся…
Вспомнив вчерашний кофе, я стараюсь сделать свой голос максимально убедительным.