Проклятые
Шрифт:
– Пшезполница!
В этой беде Бабетт слишком поглощена собой. Дешевизна ее аксессуаров – очевидная метафора, которую невозможно игнорировать. Она отражает выбор, сделанный в пользу поверхностной привлекательности, но в ущерб внутреннему качеству. Паттерсон, спортсмен, застыл в привычных традиционных взглядах. Это человек, для которого законы Вселенной закрепились очень давно и навсегда останутся неизменными. По контрасту, Арчер-бунтарь автоматически отвергает… все подряд. Из моих новообретенных компаньонов только Леонард кажется более или менее перспективным в смысле развития знакомства. И да, в слове «перспективный» я наблюдаю еще один симптом своей глубоко въевшейся склонности к надежде.
Тоже подчиняясь
– Бегите!
Мои полные ноги тут же начинают двигаться. Арчер, Бабетт и Паттерсон кидаются в разные стороны, я – к Леонарду.
– Пшезполница! – выдыхает он, месит ногами мягкие слои ногтей, колотит воздух согнутыми руками. – Сербы называют ее «полуденной женщиной-смерчем». [8]
Он, тяжело дыша, бежит рядом со мной, карман с ручками прыгает на худой груди.
8
Пшезполница (серб. psezpolnica: приполдница, полуденница) – мифическое существо женского пола, которое появляется в полдень на поле, иногда закутанная в смерч. Она часто заговаривает со жницами, а если с ней обращаются невежливо, откручивает им головы.
– Она любит откусывать людям головы, а потом отрывать руки и ноги…
Я быстро оглядываюсь и вижу женщину, которая возвышается над нами, словно торнадо. Ее лицо так далеко, что на фоне неба кажется крошечным, как солнце в полдень. Будто воронка из туч, ее длинные черные волосы хлещут воздух. Она колеблется, решает, кого из нас преследовать. Бабетт спотыкается, ее дешевые, разношенные туфли соскакивают с ног. Паттерсон сутулится, уворачивается и бежит зигзагами, от его шипованных бутс поднимается петушиный хвост обрезков ногтей, словно он проходит через линию защиты противника к очковой зоне. Арчер срывает с себя кожаную куртку и бросает, он бежит со всех ног, звякая цепью, обернутой вокруг ботинка.
Демон-смерч садится на корточки, тянет руку, растопырив пальцы, как парашют, медленно приближается к спотыкающейся и вопящей Бабетт.
Несомненно, во всей этой панике есть элемент игры. Увидев, как демон Ариман разрывает и поедает Паттерсона и как Паттерсон потом регенерирует в такого же рыжего сероглазого футболиста, в некоем роде я понимаю, что настоящей смерти со мной уже не случится. При всем при том как-то очень неприятно быть разорванной на куски и съеденной.
Огромный демон-торнадо тянется к Бабетт. Леонард, приложив рупором ладони ко рту, кричит:
– Ныряй и закапывайся!
Итак, передаю вам бесценный опыт. В аду самая старая и испытанная стратегия – избегать опасности, закапываясь в окружающую среду. В аду почти негде укрыться, никакой флоры – если не считать куч жевательной резинки «Биманс», ореховой карамели «Уолнеттос», леденцов «Шугар Дэдди» и шариков из поп-корна. Поэтому единственный доступный способ спрятаться – зарыться куда-нибудь с головой (в нашем случае – в скопление обрезков ногтей).
Совет не из приятных, но вы меня еще не раз поблагодарите.
Хотя, конечно, вы не умрете. Что вы! Это после стольких-то человекочасов аэробики!
Однако, если вы все-таки обнаружите себя мертвыми и в аду, когда к вам подойдет Пшезполница, поступайте по совету Леонарда: ныряйте и закапывайтесь.
Я впиваюсь руками в холм рассыпчатых обрезков и с каждым движением обрушиваю целую лавину. Ногти падают на меня, колются, щекочут и царапают, а потом полностью погребают под собой и меня, и Леонарда.
О своей настоящей смерти я почти ничего не помню. Мама тогда представляла новый фильм, а отец получил контрольный
Что до самого Горана, ему достаточно было кинуть голодный мрачный взгляд на богатство моих родителей, и он твердо вознамерился завоевать мое расположение. Добавьте к этому один увесистый пакетик марихуаны от отца, мое желание подружиться с Гораном, пусть даже с помощью этой мерзкой травы – вот и все, что я могу вспомнить об обстоятельствах того фатального передоза.
Сейчас, лежа в могиле из ногтей, я прислушиваюсь к биению своего сердца. Я слышу, как дыхание шумит у меня в ноздрях. Да, без сомнения, именно надежда заставляет мое сердце все так же биться, а легкие – дышать. Старые привычки действительно умирают с трудом. Земля надо мной вздымается и сдвигается от каждого шага демона. Мне в уши сыплются обрезки ногтей, заглушают крики Бабетт и щелканье мириада челюстей из Моря Насекомых. Я считаю удары сердца и борюсь с желанием найти своей рукой руку Леонарда.
И тут мои руки оказываются прижаты к бокам, обрезки ногтей больно колют кожу – я взмываю в вонючий серный воздух, в пылающее оранжевое небо!
Пальцы огромной руки стискивают меня, как смирительная рубашка. Они вырвали меня из сыпучей земли, будто морковь или редиску из подземного сна.
О боги, может, я избалованная и непрактичная дочка знаменитых родителей, но я все-таки в курсе, откуда берется морковь… Хотя откуда взялся Горан, я так и не разобралась.
С высоты я вижу все: Море Насекомых, Долину Битого Стекла, Великий Океан Пролитой Спермы, бесконечные ряды клеток с проклятыми душами. Подо мной простирается весь ад, включая демонов, которые ходят туда-сюда и глотают несчастных жертв. В высочайшей точке подъема меня поджидает каньон влажных зубов. Ветер гнилостного дыхания ударяет меня вонью похуже смрада общих туалетов экологического лагеря. Навстречу мне поднимается огромный язык со вкусовыми сосочками размером с мухоморы. Гигантский рот окаймлен губами, толстыми, как тракторные шины.
Чудовищная рука тянет меня в рот, и я хватаюсь за нижнюю губу. Мои ноги упираются в нее, я, как рыбья кость, становлюсь слишком широкой и твердой, чтобы можно было меня проглотить. Губа под моими руками оказалась удивительно приятной на ощупь, кожаной, как диванчики в дорогом ресторане, но очень теплой. Будто касаешься сиденья «ягуара», на котором только что проехали от Парижа до Ренна.
Лицо демоницы так огромно, что я вижу лишь рот. На краю поля зрения – глаза, будто стеклянные, как магазинные витрины, только выпуклые. Они за оградой целой черной чащи ресниц. Я замечаю нос, похожий на дом с двумя открытыми дверями, причем каждая дверь занавешена тонкими волосами.
Рука подталкивает меня к зубам. Язык высовывается и касается мокрыми сосочками моего застегнутого на все пуговицы кардигана.
И когда я уже смирилась с судьбой, что постигнет меня в следующий миг – меня разжуют, смочат слюной и проглотят, а кости выплюнут, как скелеты всех корнуэльских куриц, которых я съела при жизни, – гигантский рот заходится криком. Это даже не крик, а сирена воздушной тревоги, орущая мне прямо в лицо. Мои волосы, щеки и одежда – все хлопает и дрожит на ветру, как флаг в ураган.