Проклятый город. Однажды случится ужасное...
Шрифт:
Короче, у него была хренова туча поводов, чтобы шарахнуть дверью со всей дури! Но он не должен был этого делать. Не должен!
Замерев, он прислушивался, и нервы у него вибрировали при одной мысли о том, что сейчас послышится голос матери и эхо разнесется под высокими лепными сводами… может быть, он даже услышит стук этих чертовых жемчужных бус, которые она не снимает ни днем, ни ночью, — о, этот отвратительный звук!.. Но нет. Все тихо. Ну, хоть одно преимущество жизни в большом доме…
Сезар тихо спустился вниз и пересек холл. Никого
Успокоенный, он направился к двери. Он уже взялся за дверную ручку, как вдруг за спиной раздался знакомый ненавистный голос, мгновенно погасив ощущение триумфа, которым Сезар только-только хотел насладиться:
— Постой… куда это ты собрался?
Он прикрыл глаза и пару секунд разглядывал пространство своего сознания, пытаясь найти там подходящий ответ и подобающую маску.
— Я же вам говорил, мама. Я иду заниматься. К Филиберу.
Старая перечница удивленно похлопала ресницами, нервно поглаживая тускло-серую змею, обвивавшую ее шею, высохшую, словно у мумии, — только гораздо сильнее проспиртованную, ха-ха!
— Разве говорил?..
Сезар не мог удержаться от холодной улыбки. Разумеется, она забыла. Он не мог отказать себе в удовольствии лишний раз окунуть ее головой в дерьмо:
— Ну конечно, мама. Примерно полчаса назад.
Она кивнула — при этом у нее было совершенно идиотское выражение лица.
— Да-да, я совсем забыла… Не знаю, где была моя голова… Я все еще не могу прийти в себя после этого известия о Саудовской Аравии… Кстати, твой отец завтра утром уезжает, его не будет несколько дней. Деловые переговоры. Видимо, заодно будет обсуждаться и вопрос о новом назначении… — добавила она с громким вздохом, похожим на стон.
— Завтра? А в котором часу? — спросил Сезар.
— В котором часу? — удивленно повторила Флориана Мандель.
— Он поедет на машине?
— Да, ты же знаешь, он смертельно боится поездов… Сначала он приедет в Париж, остановится в своей квартире в Сен-Жермен… и в тот же вечер поедет в… как же его… Риад.
— Так вы знаете, в котором часу он собрался выезжать? — спросил Сезар с ноткой нетерпения в голосе.
— В восемь утра, я полагаю… во всяком случае, рано.
— Значит, сначала в Париж?..
— Да, в Париж… Скажи, пожалуйста, Сезар, почему ты мне задаешь все эти вопросы?
— Я вот думаю, не мог бы он привезти мне одну примочку… для айфона… если у него будет время.
— О, я думаю, что да, — с явным облегчением произнесла Флориана Мандель. — Поговори с ним об этом сегодня. Когда ты вернешься?
Но ответа на свой вопрос она так и не получила — Сезар захлопнул за собой дверь, даже не дослушав мать до конца. Несколько минут она неподвижно стояла посреди холла, под «фамильной» люстрой, глядя на закрытую дверь и думая о том, что ей все же стоило бы усилить контроль над своим четырнадцатилетним сыном. Но как этого достичь, если он говорит и ведет себя совершенно как взрослый… как будто ему лет двадцать… или даже больше!
Сжимая
Кошки уже не было — он вспорол ей живот в тот же вечер, чтобы лишний раз не подвергать себя риску (экзекуция была медленной и невероятно возбуждающей). Вместо нее на верстаке сидел садовник Бернар и ждал его.
— Никто тебя не видел? — спросил Бернар.
Подросток с таким презрением взглянул на этого толстого, плохо выбритого человека — настолько жалкого, настолько убогого по сравнению с ним самим! — что тот не осмелился повторить вопрос. Он лучше других знал, что скрывается за бесстрастным лицом и спокойным взглядом его гостя.
Бернар встал с верстака, подошел к небольшому старому холодильнику и вынул оттуда какой-то сверток.
— Что это? — спросил Сезар.
Садовник приблизился и положил сверток на верстак.
— Бычье сердце, — ответил садовник.
Сезар кивнул и отвернул край бумаги. Хотя он еще не понимал отдельных деталей происходящего, но все же догадался — ему предстоит некое посвящение.
— И вот еще, — добавил Бернар, протягивая ему три иглы — длинные, острые и, кажется, старинные. — Ты ведь знаешь, что с этим делать?
Новый презрительный взгляд — и Бернар невольно попятился, словно его этот взгляд обжег.
— Я знаю, что с этим делать. Знаю как. Знаю где. И, кажется, даже знаю зачем. У меня есть адрес и все инструкции.
— Ты не хочешь малость подождать? Еще рано…
— Сейчас онна работе. А у неевечерняя пробежка. Самый подходящий момент. Так или иначе, я справлюсь.
Бернар кивнул. Спорить было бесполезно. Он знал и это выражение лица, и этот тон. Еще раньше, когда Сезар был ребенком (впрочем, был ли он им когда-нибудь?), Бернара восхищало его лицо с тонкими чертами, бледная кожа, белокурые волосы, — все, что, как принято считать, обычно свидетельствует о невинности, — и садовник томился от похотливых желаний. Затем в один прекрасный день он застал Сезара отрывающим крылья у бабочки — с холодным садизмом вивисектора. Их взгляды встретились, и в тот же момент Бернар понял: этот ребенок был абсолютно, можно сказать, безупречно порочен — порок сиял в нем, незамутненный, как бриллиант чистой воды. Такой невероятный парадокс привел садовника в восторг.
— Мой отец уезжает на несколько дней по делам, — сказал Сезар. — Завтра…
Он положил завернутое в бумагу сердце и иглы в сумку, потом оценивающе взвесил ее на руке.
— Почему ты мне это говоришь? — спросил садовник.
— Потому что это тебе может пригодиться, — ответил Сезар с легким раздражением.
— А-а…
Больше он ничего не сказал. В последние дни мальчишка обращался с ним все более грубо, и Бернар уже начинал задумываться: а так ли уж хороша была эта идея?.. Но, конечно же, не ему было это решать…