Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество
Шрифт:
– Так-то оно так, да только царские законы лишь для нищих духом писаны, а кто дерзок и смел, завсегда готов попрать их. Вон, возьми Кольцо, к примеру. Да плевал он на царя со всеми его прихвостнями с самой развысокой колокольни. И ничего, покуда жив и пребывает в добром здравии. У нас глумятся лишь над теми, кто сам сие дозволяет, – ответил есаул и насмешливо добавил: – Русь вообще страна казачья. Не удивлюсь, ежели кто-то из станичников на престол Московский посягнет когда-нибудь.
– Уж не ты ль в цари собрался? – усмехнулась княгиня.
– Да нет, мне такая блажь даже спьяну не придет на ум, – уже серьезно
– Это почему? – удивилась Елена.
– Да потому. Вместо того чтоб вольных атаманов призвать на службу с честью и под рукой иметь не полк израненный, а целое казачье войско, он меня с ними стравливает, кровь братскую пролить заставляет. Лучше бы Священное Писание почитал, старый черт, там так и сказано: кто посеял ветер, бурю пожнет. Ну да ничего, главное сейчас Ивана разыскать. Атаман придумает, как Шуйского с царем вокруг пальца обвести.
– И не совестно тебе государя своего дурить?
– А у вас что, как-то по-иному, все Стефану-королю верой-правдой служат?
– У нас другое дело. В Речи Посполитой монарха шляхта выбирает, а по вашей вере государь – посланник господа на земле, – хитро блеснув глазами, язвительно промолвила Елена.
– Оттого и терпим над собой власть неправедную, словно божью кару принимаем, – смущенно буркнул Княжич и, немного поразмыслив, дерзко заявил: – Царь еще не бог, а уж наш-то сумасброд-душегуб и подавно. Государи приходят и уходят, только Русь Святая вечна, за нее и жизнь отдать нестрашно.
Заметив изумленный взгляд красавицы, Иван смущенно смолк, малость устыдившись своей напыщенной речи.
– А ну, подвинься-ка, – приказала литвинка. Улегшись рядом с Иваном, она сказала:
– Эвон ты какой, оказывается. О всей державе русской печешься.
«Обо мне бы лучше позаботился», – мысленно добавила она, но вслух спросила:
– А с боярами-дворянами что будет? Они ж всему голова. – Это в Речи Посполитой знать всему голова, короля себе вон сами выбирают, у нас же они самое что ни на есть дерьмо. Только тем и озабочены, чтоб побольше власти ухватить да, прикрываясь ей, народ ограбить. На открытыйто разбой, видно, духу не хватает. Нас воровскими казаками кличут, только истинные воры не мы, а бояре. Это даже Грозный-царь прекрасно понимает, оттого казнит их по десятку в день, а народец православный радуется и государя славит, – с досадою ответил Ванька.
Княгиня изумленно покачала головой.
– Вы и впрямь, казаки, люди необычные. Уже неделю среди вас живу, а не перестаю удивляться. Тебя хоть взять, ну кто ты есть – разбойник, но речи говоришь, как какойнибудь муж государственный. И при этом знаешь, что за труды свои слова доброго не дождешься или вовсе погибель обретешь.
– Мне, Еленочка, ничьи подачки не нужны, если что занадобится, сам возьму, – заверил Княжич. – А что касается погибели, так за святое дело смерть принять – это и есть удел истинного воина православного.
– Так уж ничего ни от кого не надо, даже от меня? – вкрадчиво промолвила Еленка.
– Ну разве только от тебя, – улыбнулся Иван.
– Тогда неча на пустые разговоры время тратить, его у нас и так немного, – прошептала красавица, целуя Ваньку в раненое плечо.
Уже совсем рассвело, когда разомлевший от любви есаул наконец-то заснул. Глядя на его по-девичьи красивый лик, молодая женщина с горечью подумала: «Ну зачем тебе все это, миленький. Ладно, Станислав, тот хоть канцлер был, хотел-не хотел, а приходилось с Вишневецким за власть бороться, но ты-то с какой стати лезешь на рожон? В Москву собрался, царя с казаками мирить. Да ваш Грозный-государь как увидит такого красавца своевольного, сразу же прикажет голову срубить. За одну свою красу да молодость погибнешь, Ванечка. Весь народ задумал осчастливить, а ты спросил людей, нужно ли им такое счастье, его ведь всяк по-своему понимает. Захотели бы казаки царю служить, давно б ему на верность присягнули, но коль до се того не свершили, знать, особого желания не имеют дружить с Москвой. Пропадешь ты, Ванькаесаул, из-за своей гордыни.
Смахнув слезинку, Еленка поднесла к губам нательный крестик.
– Господи, спаси и сохрани его, – и, обращаясь уже к Княжичу, тихо прошептала: – Я согласна, Ванечка, хоть в станицу, хоть на край света, только чтобы быть с тобою рядом.
По-молодому крепко спящий есаул не расслышал ее робкого признания, он лишь блаженно улыбнулся и обнял Елену.
Не получив ответа, красавица обиженно надула свои алые губки. Сев в постели и едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, несчастная беглянка принялась обдумывать свое нелегкое житье-бытье.
«А с чего ты вдруг, красавица, взяла, что на тебе свет сошелся клином? Волович как меня боготворил, на руках носил, молился, словно на икону, но и он не смог ради любви от тяжбы с Вишневецким отказаться, даже честь мою и жизнь свою принес ей в жертву. Так какой же с Ванькиесаула спрос. Пару раз с бабенкой вдовой переспать – еще не повод отказываться от мечты. Все мужчины одинаковы, для них любовь не главное, им подавай дела великие, хлебом не корми – дай мир земной переустроить. Видать, такими их господь по своему подобию создал”.
Придя к такому заключению, Еленка успокоилась. Здраво поразмыслив, она решила: «Нет, на Дон мне ехать с Ванечкой никак нельзя, там ему и без меня непросто будет. А уж коли явится с женой княгиней, его казаки сразу обвинят, что Дон боярам продал, и прислужники царевы тоже в измене заподозрят. Как иначе-то, ежели женился на шляхтянке. Какого там я роду-племени да веры, никто не станет разбирать». Гладя Княжичевы кудри, красавица тоскливо вымолвила:
– Окажешься ты, милый, между двух огней и сгоришь, как тоненькая свечечка.
Разумная дочь полковника без труда поняла, что ее вторжение в жизнь Ивана не сулит тому ничего хорошего.
– Всем одни лишь беды от меня, но тебе, любимый, я печали не доставлю, скорей сама помру. Поеду-ка я лучше с Новосильцевым в Москву, а там будь, что будет. Заодно нашу любовь испытаю. Если стану нужна – разыщешь, – заключила гордая красавица и толкнула Ваньку в бок.
Княжич тотчас же открыл глаза. Заметив на лице любимой явное смятение, он тревожно вопросил:
– Случилось что-то?