Проклятый
Шрифт:
– Не знаю, зачем вы явились сюда, ваше высочество, – титул прозвучал, как пощечина. – Я не нарушу приказ ее светлости. Вы можете идти. Но знайте, мы когда-нибудь встретимся снова, и тогда я убью вас, ваше высочество.
«Ты служишь убийце, а мечтаешь отомстить мне!» Он сказал бы Арнию правду, но тошнотворной сладостью жило воспоминание о прошедшей ночи, на губах цвел запах ее волос. Кар склонил голову.
– Я запомню это, Арний.
И вышел навстречу холоду раннего утра, в горький запах травы на склоне замкового холма. Ворота с глухим лязгом захлопнулись. Естественная впадина, заслоненная двумя вековыми соснами, скрывала их от посторонних глаз; оглянувшись через десять шагов,
Серые тучи, всю неделю напрасно обещавшие дождь, набухли свинцовой тяжестью. В отдалении сверкали молнии. Холодный ветер метался, как взбесившийся пес, рвал с плеч одежду, клонил к земле верхушки деревьев. Полусон-полубезумие, оставленное жаркими прикосновениями Лаиты, выветрилось. Кар обхватил плечи, сберегая остатки тепла. Пригибаясь, побежал под ледяными порывами вниз и в обход холма, к мосту. Там, на другом берегу реки, ждал привязанный под ивами конь – единственное теперь имущество Кара. И следовало благодарить ненастье за жестокий озноб, изгнавший все другие чувства. Даже самый проклятый колдун не сможет предаваться черным мыслям, стуча зубами от холода.
Конь оказался на месте, и седельные сумки нетронуты. Он встретил Кара приветственным фырканьем, ткнулся носом в раскрытую ладонь.
Кар затягивал подпруги, когда ветер внезапно стих, и на испуганную землю упала тишина, как будто гигантская ладонь разом притушила все звуки. В этой тишине Кар вывел коня на дорогу. Вскочил в седло. Бежать, бежать, неважно куда, в дождь, в бурю, лишь бы не видеть ее замка, не дышать ее воздухом! Глухая дробь копыт – единственный звук в замершем мире. Прочь от серой глыбы замка, лишившей изгнанника последнего утешения, последней надежды – мести. От запаха роз, от змеиных объятий, от сочных, желанных губ. Стоит задержаться, повременить – и Кар вернется, и станет умолять, пресмыкаться, лишь бы снова обладать той, которую ненавидит. Затишье кончилось, ледяные струи хлынули с неба, мгновенно размыли дорогу. Из-под копыт полетела грязь. Плащ не защитил, мокрая одежда облепила тело. По лицу текла вода. У Кара застучали зубы в такт ударам копыт. Прочь, прочь…
Не задерживаясь, он миновал просыпавшийся город. Ворота – северные, ближайшие к реке – только открыли. Стражники укрылись под навесом, небрежно поглядывая оттуда на редких путников, кого не остановила непогода. Кар вырвался из города, как из темницы. Подхлестнул коня. С каждым ударом копыт он удалялся от столицы Тосса и от земель аггаров. Туда, в племя, ставшее родным, к друзьям и любимой, он не вернется никогда. Лаита отняла не только месть.
Дорога бежала мимо засеянных полей, взлетала на холмы, спускалась в низины, и тогда под копытами хлюпала вода. Позади оставались деревни, порой навстречу попадались мокрые крестьянские подводы. Давно перевалило за полдень, но тучи пропускали только серый свет, не намного светлее ночи. Дождь не стихал. Ледяные потоки обтекали Кара, сбегали по конским бокам. И пробираясь по дну реки, не станешь мокрее. От холода Кар не чувствовал своего тела, не знал, жив он или утонул. Он больше не подгонял коня. Спешить было некуда – ни дома, ни надежды, ни даже укрытия от дождя. Теперь он действительно изгнанник. Он не хотел, но так вышло.
– Я не хотел! – сказал он, сам не зная, кому.
Никто не ответил, только вода попала в рот. Он рожден проклятым, чему же удивляться? Он не хотел. Не хотел нарушать клятву, данную брату. «Я всегда буду рядом. Клянусь». Теперь Эриан ненавидит его, считает убийцей отца. Разве Кар хотел этого? Разве хотел он приставлять кинжал к худенькому детскому горлу, чтобы только спасти свою никчемную жизнь? Разве хотел обманывать Дингхора? Бросать Чанрета? Разве
– Я не хотел! – закричал Кар.
Он хотел убить Лаиту. Казнить, как должно поступать с убийцами. А сам – будто скот похотливый, упивался ею, ласкал ее… Хоть и ненавидел всей душой. Что это, как не проклятие? Почему его младенцем не бросили в реку, как велит закон? Зачем оставили в живых? Проклятый, проклятый…
Он плакал, захлебываясь дождем и слезами. Раскрывал рот в беззвучном крике, глотал соленую воду. Мокрый конь, предоставленный самому себе, шел все медленней, недовольно тряс головой, так что с ушей летели капли.
Когда Кар поднял голову, дорогу с двух сторон обступил густой, черный на фоне серого дня, лес. Дождь плескался, хлестал по листьям. Кар впервые подумал, что не знает, куда ведет дорога – и, коли на то пошло, куда намерен держать путь. Когда от дороги в чащу свернула тропа, он, не раздумывая, направил коня туда. Копыта зачавкали по размытой земле. Над головой сомкнулись верхушки деревьев.
Дождь сюда проникал меньше. Кар сбросил бесполезный капюшон, двумя руками отжал волосы. Найти бы укрытие, хоть какое-то! Чем дальше в чащу, тем уже тропа, плотней заросли. Темные ветви сплетались над головой, как диковинные своды, в отдалении между стволов чудилось движение. В густых зарослях кустов и подлеска что-то хлюпало, раздавался треск. Конь испуганно дергал ушами. Зато и дождь теперь почти не проникал сквозь древесный свод или все же наконец пошел на убыль. Густо пахло прелой листвой и мокрой землей. И вековое спокойствие леса проникало в душу, не исцеляя – нет исцеления предателю, – но притупляя жгучую боль.
Здесь Кар и останется. Проклятому не место среди людей. Будет охотиться, странствовать – в Империи достаточно лесов. Построит хижину, подготовится к зиме. Он умеет. Он теперь не беспомощный брат-принц, каким был пять лет назад. Он не пропадет. А погибнет – некому будет сожалеть.
Выбрав почти сухое место среди поваленных бурей стволов, Кар спешился. Расседлал коня. Как мог, обтер его выжатым плащом. По обыкновению смирный, конь принялся щипать траву, лишь иногда вскидывая голову на тревожные лесные звуки. Вздрагивая от холода, Кар снял мокрую одежду. Развесил на ветвях: ливень кончился, редкие крупные капли не могли промочить ее сильнее. Нагим отправился на поиски топлива для костра.
Валежник, что удалось собрать, назвать сухим смог бы лишь совершенно замерзший человек. Трут и кресало, надежно спрятанные в седельной сумке, не намокли, но развести огонь удалось лишь после часа мучений. Маленький костерок больше дымил, чем горел, но все же Кар согрелся и кое-как просушил одежду. Натянув ее, горячую и пахнущую дымом, достал скудный ужин: хлеб и остатки вина в кожаной фляге. Сел у огня. Кто-то приблизился, неслышно ступая. Остановился за плечом. Кар не повернул головы.
– Давно не виделись, – сказал он. Молчать не было сил, да и зачем?
«Неверно, – прошелестела тьма. – Ты давно не видел меня».
Кар подумал.
– Не видел – значит, плохо смотрел?
«Верно».
– Так я и думал.
Кар отхлебнул из фляги, удивляясь, что его нисколько не пугает темная фигура за спиной, реальная, как ночной лес, как хрустящий мокрой травой конь.
– Чего ты хочешь?
«Тебя».
Кар засмеялся. Смех странно прозвучал в темноте. Какой-то мелкий зверек с треском выскочил из кустов и бросился наутек. Отсмеявшись, Кар снова поднес к губам флягу.