Прокурор для Лютого
Шрифт:
— Что это? Не понял… — теперь в голосе пахана сквозило явное недоверие.
— Обыкновенная операция по задержанию опасного уголовного авторитета Алексея Николаевича Найденко, — послышалось из-за спины. — Неожиданных свидетелей мы только что уничтожили.
Лютый обернулся — перед ним стоял Рябина…
Глава двадцатая
Когда-то, лет пятнадцать назад, когда Прокурор еще не достиг теперешнего заоблачного положения, а стоял всего лишь на подходе к нему, где-то во втором эшелоне власти, знакомый
Телеграмму родному трудовому коллективу посылал бывший генеральный директор — человек, который теперь сидел напротив него. Высокий седовласый мужчина представительной внешности, — вальяжный, самоуверенный, с явными повадками истиного хозяина жизни — из бессмертной популяции начальственных деятелей.
Он давно уже не директор, не член ЦК и не союзный министр. Он — кремлевский функционер, его задача возвышенна и загадочна — функционировать, а у остальных — проста и понятна: подчиняться. Он сопричастен верховной власти, а считают его дерьмом или не считают — это уже другой вопрос.
Сопричастность — великая вещь; она-то и есть самое главное. Быть сопричастным, стоять у рычага управления и упиваться этим, по-собачьи предано смотреть в глаза тех, у кого рычагов больше, ловить их одобрительные взгляды и радоваться им (функционировать!), а в качестве сатисфакции посылать бывшим подчиненным веселые телеграммы — ну, что еще входит в их понятие счастья?!
Персональная дача на Рублевском шоссе, роскошная пятикомнатная квартира в элитной высотке на Котельнической набережной, фирма на подставное лицо, номерной счет в швейцарском банке.
Только одного не хватает до полного счастья — уверенности, что так будет длиться вечно, до бесконечности…
Встреча Прокурора с одним из самых влиятельных вкладчиков-акционеров проекта происходила в небольшой уютной комнатке — нечто среднее между дорогим баром, читальным клубом и комнатой отдыха.
Интимная полутьма, ненавязчиво звучащий Вивальди, эдакий звуковой фон, низкая стойка благородного мореного дуба, бутыли с экзотическими напитками, дивные кофейные ароматы, бармен: прямой приглаженный пробор, дрессированная улыбка, осторожный взгляд, отработанная мягкость в движениях, аккуратный английский костюмчик — точно комсомольский деятель районного масштаба начала-середины восьмидесятых. Весь такой примерненький, приторный, зализанный… Типичная сволочь, короче говоря.
Прокурор любовно прихлебывал уже остывший кофе, а собеседник, ввиду больного сердца — исключительно минеральную воду. Шутили, улыбались, обменивались ни к чему не обязывающими фразами — это была пауза, сознательно затянутая с обеих сторон; каждый выжидал, что беседу о главном начнет другой.
Наконец функционер, не выдержав, поинтересовался осторожно:
— Ну, какие у нас новости?
Он
— Уже работаем, — растерянно кивнул Прокурор, степенно поправил любимые старомодные очки в золотой оправе и, отодвинув чашечку с кофейной гущей на край стола, продолжил: — Все утряслось, все в порядке. Деньги не у поляков — это было понятно с самого начала. Да и говорить об этом не стоит.
— Тут, в России? — собеседник понятливо покачал головой.
— Больше негде.
— Вы нашли их?
— Отследили, — Прокурор как и положено в таких беседах, был обтекаем и уклончив.
— И у кого же они теперь? — седовласый нетерпеливо подался корпусом к собеседнику.
— У того, у кого и должны были оказаться, — обладатель золотых очков производил впечатление человека открытого, честного. — Все встало на круги своя. Просто произошла небольшая, непредвиденная заминка… Несколько действующих лиц перепутали свои роли. Красные негодяи решили прокрутить деньги у синих негодяев, но тут появились черные негодяи и решили всех кинуть…
— Под «красными негодяями» ты, несомненно, имеешь в виду нас? — слишком откровенная шутка, тем не менее, пришлась явно по душе.
Прокурор поджал губы.
— Несомненно. Под «черными» — одну бандитскую группировку, а под «синими негодяями», татуированными, то есть, — расшифровал он, — другую… Дело не в определениях. Кто теперь в России может определить со стопроцентной уверенностью: где бандиты, а где — нет, где негодяи, а где — порядочные люди?
— То есть, ты хочешь сказать, что теперь все наконец идет по плану? — не обратив внимание на последнее обобщение, несомненное и емкое, поспешно проговорил функционер. — Теперь мы можем не волноваться?
— Именно это я и хочу сказать.
— Гарантии? — кратко поинтересовался седовласый, не сводя глаз с собеседника.
— Мое слово, — столь же кратко ответил Прокурор, имея в виду крайнюю щепетильность ситуации, и неожиданно уточнил: — Неужели недостаточно? Или ты хочешь быть втянут в этот проект сам?
— Нет, достаточно… — натянуто заулыбался функционер, прекрасно понимая, что откровенность его давнего приятеля немного выходит за рамки приличий, становясь пугающей. «Русский оргазм» и все, с ним связанное, — вещь предельно конфиденциальная. И так все понятно, без прозрачных намеков…
Беседа за столиком вновь стала отвлеченной, а потому раскованной — последние кремлевские новости, сплетни, слухи о грядущих перемещениях и назначениях: за время, проведенное в больнице, один из основных вкладчиков несколько поотстал от жизни.
Неожиданно, запнувшись на полуслове, седовласый поинтересовался:
— Ты мне еще перед болезнью говорил, что это… не обыкновенный препарат, — было видно, что этот человек сознательно избегает употреблять слово «наркотик», — а нечто иное. Как там в меморандуме написано — «создает иллюзию полного счастья»?