Прокурор идет ва-банк. Кофе на крови. Любовник войны
Шрифт:
– Я прагматик. У тебя дела круче, а потерь меньше. А я, знаешь ли, еще пожить хочу.
– Ладно, замяли, – поморщился Сарматов, – думаю, больше нам к этому разговору возвращаться не стоит.
Савелов в ответ лишь пожал плечами.
На перевале Сарматов обшарил через бинокль окрестные скалы и простирающуюся перед ними долину. Не обнаружив ничего подозрительного, он показал рукой вперед.
И снова бойцы шагают навстречу неизвестности. Снега заканчиваются, теплеет ветер, а вместе с тем заметно улучшается настроение у людей. Кто-то из бойцов даже запевает: «Так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит,
Американец вслушивается в слова песни и вдруг начинает улыбаться чему-то одному ему известному. Внезапно позади со скал срывается снежная лавина, и песня тонет в ее грохоте. Хвост лавины задевает группу, окутав идущих тучей снежной пыли, не причинив, однако, никакого вреда.
– Вовремя перевал траверснули! – воскликнул Бурлак. – Теперь, если те, кто за нами охотится, и увидят наши следы на снегу, подумают, что нас лавиной накрыло.
– Не надейтесь, не подумают! – охладил его оптимизм Сарматов. – И поиск не прекратят. Американцы пакистанской ИСИ за полковника наверняка счет предъявили – те будут землю носом рыть, только бы нас найти!
Сарматов глядит на американца. Тот снова потерял сознание и выглядит так, будто одной ногой уже в могиле.
– Дорогой, очнись, – склоняется над полковником Алан.
В ответ из распухших, потрескавшихся губ вырывается глухой стон.
– В отпаде! – констатировал Алан. – Как бы не загнулся!..
– Это как ему на роду определено! – рассудительно заметил капитан Морозов. – Как говорят: кому суждено сгореть – тот не утонет. У меня замполит был: три Афгана отпахал – и без царапины, а в Москве на бритоголовых ночью напоролся… Нож в спину – и нет мужика!..
– Да, теперь в Москве много всякой нечисти расплодилось: панки, фашисты, анархисты, эти, как их… рэкетиры! – сказал, сверкнув цыганскими глазами, Бурлак и, сжав пудовый кулак, добавил: – Как из этой интернациональной заварушки выпутаемся – побеседуем с ними!..
Восточный Афганистан
12 мая 1988 года
Раскачивался в такт шагам над горными отрогами перевернутый серп месяца, разрезая темные облака на ночном небе. Осторожно, от камня к камню, от дерева к дереву, от куста к кусту скользили по ночному ущелью люди-тени, и лишь слабые стоны лежащего на самодельных носилках американца нарушали тишину да временами шакалий вой тугими волнами прокатывался по ущелью, будя некий инстинктивный животный страх, идущий откуда-то из глубин подсознания. Взглянув на светящиеся стрелки командирских часов, Сарматов чирикнул по-куларьи.
– Привал, мужики! – сказал он появившимся перед ним бойцам. – Перекусить и быстро все дела справить!..
Пока бойцы вскрывали банки с тушенкой, он достал из рюкзака миниатюрный транзисторный приемник.
– Послушаем вражьи голоса, может, что дельное скажут, – сказал он, подзывая Алана.
Сквозь какофонию шумов и обрывки музыки пробилась английская, но с явным восточным акцентом речь.
«Говорит радио Исламской Республики Пакистан! Передаем информационное сообщение, – вещал диктор. – По информации из Пешавара, на рассвете девятого мая вооруженный отряд сторонников Наджибуллы при поддержке вертолетов с советскими опознавательными знаками совершил бандитское нападение на пакистанский пограничный пост в районе кишлака Фарах. В ожесточенном бою бандиты уничтожены пакистанскими пограничниками, а средствами ПВО сбит советский вертолет, упавший на пакистанской территории. Сегодня аккредитованным в Пешаваре иностранным журналистам
– Влипли! – вырвалось у Сарматова.
– Про нас, что ли, говорят?! – вскинулся Алан.
– Про Сеньку рыжего! – бросил Сарматов и повернулся к Савелову: – Понятно теперь, зачем они металлолом грузили?
– Сволочи! – сказал тот и добавил несколько крепких матерных словечек. – Скажи, ты ведь это предвидел?
– Поскольку я бывал в подобных переделках и раньше, то возможности такой не исключал… А насчет предвидения… Не я должен предвидеть, а те, кто планировал операцию, те, кто вертушку посылал без прикрытия!
– С-суки! – прохрипел Силин. – С-суки, лампасники! Они друг друга отмажут, а спрос со стрелочника!..
Сарматов в упор посмотрел на американца:
– Почерк парней из Лэнгли – грубо, но зато с размахом, не так ли, мистер?
– Все о'кей! – усмехнулся тот. – Глупо не извлекать пользу из ошибок противника!..
– Согласен! – хмуро кивнул Сарматов и поднялся. – Короткими перебежками, мужики!.. Не хрен рассиживаться, ночевка отменяется!..
И снова вперед под неверным светом перевернутого месяца, под нестройный хор шакалов, надеясь только на самих себя да еще на удачу, продвигалась группа. А чужая земля под ногами будто специально подсовывала острые камни и скользкие тропы. Слава богу, не противопехотные «лягушки»…
Восточный Афганистан
13 мая 1988 года
– Говорил же нам в учебке капитан Бардак, – пробормотал Шальнов под нос. – Не ходите, дети, в Африку гулять… Который час, командир? – обернулся он к Сарматову. – Я уже счет времени потерял!..
– Пять без четверти, – ответил Сарматов. – До рандеву с вертушкой три часа. Если дальше все будет благополучно, то успеем!
– Думаешь, она прилетит? – тоскливо задал риторический вопрос Силин и добавил сквозь зубы: – В Елоховской свечку поставлю…
Лежащий на носилках американец поднял голову и спросил у Сарматова по-английски:
– Что он сказал?
Голос американца был слаб и еле слышен даже в предрассветной тишине.
– Сказал, что, если доставим тебя до места живым, он в Елоховской свечку поставит, – ответил майор.
– Что такое «в Елоховской»?.. Я не понимаю…
– Церковь. Патриаршая церковь в Москве.
– А… О'кей! Я согласен… – вздохнул американец и вновь откинулся на носилки.
– Пошел ты! – прорычал Силин и, повернувшись к Шальнову, попросил: – Андрюха, перехвати носилки, меня уже от запаха мочи тошнит!
Розовые рассветные сумерки незаметно вползали в ущелье, окрашивая в пунцовый цвет хлопья тумана над рекой.
– Мужики, держитесь ближе к берегу! – передал по цепочке Сарматов. – За туманом надежнее…
Река, текущая по древнему привычному руслу, то растекалась по ущелью десятком слабосильных ручьев, то собирала их в единый громыхающий камнями пенный поток. Шум этого потока гасил все другие звуки, и, когда совсем близко раздался собачий лай, все замерли от неожиданности.
Сарматов заклеил рот американца пластырем и жестом приказал группе укрыться за камнями. Сам же он пополз вперед, к нависшему над рекой утесу.