Промельк Беллы

Мессерер Борис

На стенах висело множество фотографий, свидетельствовавших о славном театральном прошлом и настоящем членов семьи. Снимки перебивались сегодняшними афишами Большого театра, имевшими реальный сиюминутный смысл и не дававшими посетителю уйти в прошлое.

“Светелка”, в которой жила Майя, находилась в самом конце коридора, за дверью, ведущей в большую залу. Это было крошечное помещение с одним окном, напоминавшее пенал, в котором помещались только раскладывавшийся диван-кровать, шкаф для одежды и туалетный столик с трельяжем. В эту комнату не полагалось заходить, и все общение происходило в зале, где постоянно толпился народ, весьма разнообразный по своему составу, включавшему в себя других родственников, семейных знакомых,

театральных журналистов, музыкантов, фотокорреспондентов, а иногда известных писателей, режиссеров и телевизионщиков. Среди них могли оказаться пианист Эмиль Гилельс, писатели Леонид Леонов, Валентин Катаев, Всеволод Вишневский, Семен Кирсанов, Борис Ласкин, кинорежиссер Роман Кармен, операторы хроники Абрам Хавчин, Василий Катанян. Здесь было интересно находиться, потому что происходил обмен мнениями и новостями, каждый вновь пришедший что-то рассказывал, да и просто – люди, знавшие друг друга, радовались новым встречам. Весь процесс приходов и уходов людей не подчинялся никаким законам и носил совершенно стихийный характер.

Когда я приходил за билетом на спектакль, в комнате в нервном ожидании уже толпились люди, которым обещали контрамарки на балет с участием Майи. Мне тоже совали в руки бесплатный пропуск без указания места. И я шел по этому пропуску в театр, для чего надо было перейти переулок, обогнуть здание театра и пройти через контроль. Поскольку я, как правило, шел с кем-то из знакомых, имевших точно такой же бесплатный пропуск, мы протискивались в одну из лож бельэтажа и в течение всего действия стояли сзади на цыпочках, вытянув шеи и сопереживая тому, что происходило на сцене.

Я побывал на всех премьерах Майи Плисецкой, и мне остается только сформулировать свои впечатления в правильной последовательности.

Помню, как Майя вышла на сцену в “Танце маленьких лебедей” в 1944 году. Тогда мне казалось, что она заметно выделялась среди других балерин, танцевавших рядом. Сейчас я очень ценю это памятное для меня чувство, в котором сквозит юношеская, более чем пристрастная любовь к двоюродной сестре.

Позже вспоминаю ее в роли Повелительницы дриад и Феи сирени в “Дон Кихоте”. Первая большая удача пришла к ней в балете “Раймонда”, где она станцевала главную партию. Наверно, это было в 1945 году.

И наконец, в 1947 году состоялся триумф Майи в партиях Одетты и Одиллии. В дальнейшем, как пишет она сама, ей довелось выходить на сцену в этом спектакле восемьсот раз. И, конечно, особенно памятна ее страстная трактовка роли Заремы в “Бахчисарайском фонтане”, где Марию изумительно тонко исполняла Галина Уланова.

Несколько позже Майя прекрасно показала себя в партии Мирты в балете “Жизель”, и снова можно было увидеть Уланову уже в роли Жизели. Это был поразительный спектакль.

В 1956 году Майю не пустили по анкетным данным в анонсированную ранее поездку в составе труппы Большого театра в Англию. Это стало настоящим потрясением для многих артистов и балетных критиков, заинтересованных в успехе первых в истории театра гастролей русского балета за рубежом.

Я был очевидцем того, как сама Майя мучительно страдала из-за несправедливости произошедшего. В то время она еще не встретила на своем жизненном пути Родиона Щедрина, ей бывало одиноко и не хватало сочувствующего слушателя. Вечерами она звонила мне и просила прийти к ней домой, чтобы мы могли поговорить. Мы отправлялись на прогулку по ближайшим переулкам, обсуждая все проблемы на открытом воздухе, поскольку не доверяли не только телефону, но и стенам, в которых могли находиться прослушивающие устройства. Майя говорила о том, что артисты балета, как никто другой, ценят мгновения жизни на сцене. Судьба балетного танцовщика быстротечна, и все помыслы балерины направлены на то, чтобы успеть выразить себя вовремя – пока есть способность танцевать в полную силу.

Майя Плисецкая ощущала себя тогда именно так –

в полном расцвете своих творческих возможностей. Никто не мог предположить последующее развитие событий в мире, никто не надеялся на изменение ситуации в политике, связанное с возможностью дальнейших контактов с мировым сообществом. Артисты считали гастрольную поездку за границу своей удачей, которая может и не повториться.

Несмотря на угнетенное состояние духа, Майя, как никогда не расслабляющийся человек, решила доказать, и в первую очередь британской общественности, что она находится в прекрасной артистической форме. Майя хотела убедить публику в том, что ее неучастие в гастрольной поездке Большого театра не есть результат нездоровья, а лишь торжество произвола властей.

Она поддержала идею включить “Лебединое озеро” в репертуар Большого театра и согласилась выступить в двух спектаклях именно в это время. Каким-то образом в Москве без всякого участия Плисецкой распространился слух, подтверждающий значительность упомянутого события. Возникло стихийное противостояние власти и столичной публики, желающей поддержать Майю.

Я был на этих представлениях. С момента появления Плисецкой в роли Одетты во втором акте зрители устроили ей овацию, которая не прекращалась все время пребывания Майи на сцене. Тем самым публика демонстрировала солидарность с опальной балериной и восхищение ее талантом. Это было невероятно трогательно. Сидящие в партере вокруг меня люди плакали и не скрывали своих слез. Это был какой-то фантастический успех! По окончании танца снова была устроена овация, перекрывавшаяся криками “браво!” и “бис!”, и Майя многократно выходила на поклоны.

Быть может, эти спектакли стали для меня самыми прекрасными из всех, в которых я видел Майю на сцене, а мера нашей человеческой близости с ней в тот период жизни – самой значительной из всего времени, проведенного рядом.

Я помню и другие выдающиеся выступления Майи на сцене Большого театра. К ним следует отнести два балетных вечера, когда давали балет “Лауренсия”, восстановленный Вахтангом Чабукиани. Майя танцевала с невероятным блеском и вдохновением. Целое поколение людей моего возраста не видели танец Чабукиани, и вот наконец всем нам была предоставлена такая возможность. Дуэт прославленных танцовщиков был великолепен.

Вспоминаю балеты, поставленные для нее выдающимися балетмейстерами разных стран мира. В первую очередь это “Болеро” Равеля в постановке Мориса Бежара. Этот балет был приурочен к одному из юбилеев Майи и тоже подвергался категорическому запрету со стороны властей, но благодаря маниакальному упорству Майи восторжествовал и был показан зрителю, сорвав бешеный успех.

На пустой сцене – огромный стол, и на нем Майя в полном соответствии с нагнетанием темы исполняет “статичный” танец: она стоит на одном месте, ритмически соответствуя музыке ногами. В едином ритме движутся руки, плечи, голова, и балерина добивается при этом небывалой выразительности, совершенно растворяясь в молитвенной пластике движений, подчиненных музыке.

При этом исступленном молении у Майи отстраненный взгляд. И как бы в ответ ей вокруг стола танцуют тридцать мужчин, ее партнеров. Постановка достигает апогея, когда в конце все мужчины разом накрывают Майю руками, являя собой хореографическое завершение музыкальной темы Равеля.

И снова яркий эпизод сотрудничества Майи и Бежара. Она предложила Морису Бежару тему “Айседора” для создания маленького балета по книге Айседоры Дункан “Моя исповедь”, столь вдохновлявшей ее. Музыку к этому спектаклю подбирала пианистка Бабетта, работавшая у Бежара и по согласованию с ним. Звучали фрагменты из произведений Шуберта, Брамса, Бетховена, Скрябина, Листа и в одном эпизоде даже “Марсельеза”, вносившая страстную ноту в этот балет. Одновременно звучали цитаты из книги, а в конце Майя сама декламировала стихи Есенина и произносила слова Айседоры.