Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Бальзак - матери, 23 сентября 1832 года:
"Я все хорошо подсчитал, этих денег мне хватит до Рима. Мы отправимся вчетвером, в экипаже госпожи де Кастри; все расходы на поездку из Женевы в Рим, включая стоимость провизии, лошадей, гостиниц, составят тысячу франков; на мою долю придется двести пятьдесят франков... Я совершу чудесное путешествие в обществе герцога, который по-отечески относится ко мне. Всюду я буду принят в высшем обществе. Второй такой случай мне больше не представится. Герцог уже бывал в Италии; он хорошо знает страну, и поэтому я буду избавлен от ненужной потери времени, кроме того, его имя откроет передо мной все двери. Герцогиня и он очень добры ко мне".
Добры к нему?.. Герцог-то возможно, но вот маркиза по-прежнему каждый вечер выпроваживает Бальзака; отлично видя, как страстно он ее желает, она
У нас есть доказательства, что соображения, которые Бальзак привел Зюльме, чтобы объяснить, почему он отказался от мысли о поездке в Италию ("Матушка не желает больше заниматься в Париже моими делами"), были выдуманы, ибо он в то же время писал госпоже Бальзак: "Любезная матушка, будет гораздо разумнее, если я месяца на три возвращусь во Францию... Итак, я приеду, но не в Париж; о моем возвращении никто не будет знать, а в феврале я отправлюсь в Неаполь через Марсель пароходом". Между Бальзаком и маркизой де Кастри не произошло полного разрыва; она продолжала ему писать. Но она его больно унизила. Для своей книги "Сельский врач" он написал "Исповедь доктора Бенаси", в которой тот объяснял свое затворничество желанием бежать от бессердечной женщины.
"Тут вся моя история. Ужасная история! Она повествует о человеке, который на протяжении нескольких месяцев наслаждался окружающей природой, яркими лучами солнца, необыкновенно живописным краем и вдруг потерял зрение. Да, милостивый государь, несколько месяцев блаженства, а потом ничто. Зачем было превращать мою жизнь в сплошной праздник?.. Зачем было называть меня несколько дней своим любимым, если она намеревалась отобрать у меня этот титул, единственный, к которому я стремился всей душой?.. Ведь она все скрепила своим поцелуем, этим сладостным и священным обетом... Воспоминания о поцелуе не стираются вовек... Когда же она лгала? Когда опьяняла меня своим взором, шепча имя, которое я дал ей, полюбив, и которое она приняла (Мари), или когда она односторонне, порвала договор, налагавший обязательства на наши сердца, договор, в силу которого наши помыслы сливались и мы становились как бы одним существом. Так или иначе, но она солгала... Вы спросите, как же именно произошла эта страшная катастрофа?.. Да самым обычным образом. Еще накануне я был для нее всем, а наутро - ничем. Накануне голос ее был благозвучен и нежен, взор полон очарования, а наутро голос зазвучал сурово, взор стал холодным, манеры сухими; в одну ночь умерла женщина, та, которую я любил. Отчего это случилось? Не знаю... Несколько часов я был во власти демона мщения. Я был способен сделать ее предметом всеобщей ненависти, выставить на всеобщее обозрение, привязав к позорному столбу".
Эта "Исповедь" была написана и приступе ярости. Бальзак не включит ее в окончательный текст книги, но все же пригвоздит коварную кокетку "к позорному столбу", и сделает он это в романе, который уже зарождается и шевелится в недрах его сознания. "Писатель вознаграждает себя, как может, за несправедливость судьбы". Но куда ехать тем временем? В Париже полным-полно кредиторов. Зюльма предлагает свой дом и дружеское сердце. Он ждал этого: "Какую признательность я испытывал, читая ваше доброе и нежное письмо, на которое я, впрочем, рассчитывал, как некогда рассчитывал Лафонтен на любезное приглашение госпожи Эрвар". Разумеется,
В этом поместье вблизи Немура его посетил издатель Луи Мам; он рассчитывал получить от автора рукопись "Сельского врача", Бальзак мог показать ему только то, что имел: названия глав. Но если для писателя выносить замысел книги значило уже создать ее, то у издателя были на сей счет иные соображения. Чтобы Бальзак мог целиком отдаться своему труду, друг Зюльмы Карро, молодой художник Огюст Борже, страстный его почитатель, чудесный и самоотверженный юноша, предложил взять на себя заботу о домашних делах великого писателя; для этого он готов был поселиться на улице Кассини. Борже прибыл туда, чтобы сменить госпожу Бальзак. Вскоре он также был ошеломлен ураганом, который бушевал вокруг Оноре.
Борже - Бальзаку:
"Бури, говорите вы, с ужасающей быстротою одна за другой обрушиваются на вас. Меня удивляет только одно, мой друг: как это вы их не предвидели?.. Ведь вы сделали решительно все для того, чтобы тучи нависли над вашей головою, а теперь дивитесь, что сверкают молнии и гремит гром".
Было условлено, что Бальзак станет каждый месяц давать матери сто пятьдесят франков. Весьма скромный процент от суммы его долга. Она еще владела домом (на улице Монторгей) и не бедствовала, но нуждалась. В начале декабря Бальзак возвратился к себе на улицу Кассини, так и не побывав в Ангулеме. После долгого отсутствия он сильно стосковался по Парижу. Эжен Сю писал ему развязным тоном, обычным для завсегдатаев "инфернальной ложи":
"Мой славный Бальзак... Сейчас я отвечу на все ваши вопросы по порядку. Во-первых, о любви. У меня на содержании девица, и я, как уже вам говорил, забавляюсь тем, что бужу в ней ненависть и презрение к моей особе. Как видно, она сильно изголодалась, если, несмотря ни на что, терпит меня. Одновременно у меня любовная связь со светской дамой, которая меня очень мало занимает и Сама также платит мне полным равнодушием... Однако мы сохраняем эти отношения по привычке - ведь в конечном счете в наши годы все видишь в истинном свете, без прикрас, и любовь уже не может быть высокой целью, источником радости или веры".
Эти цинические речи были полным контрастом воркованию госпожи де Берни, которая с нежностью вспоминала о том, как чудесно они провели время в Гренадьере два года назад. Но увы! Dilecta даровала ему истинную любовь, "которая должна была угаснуть". Она уже полностью утратила женскую привлекательность. Откуда же было ему ждать утешения? Гризетки и содержанки его не манили. "Женщина из общества сама не пойдет навстречу моим желаниям, а я работаю по восемнадцать часов, мне буквально не хватает суток, и у меня нет ни времени, ни охоты насиловать свою натуру и ломаться, изображая денди, перед какой-нибудь вздорной бабенкой... Брак принес бы мне покой. Но где найти жену?"
Главным препятствием была его бедность. Славы у Бальзака хватало. Правда, с годами красивее он не стал. Он сильно располнел, внушительный живот и слишком короткие ноги делали его сбоку похожим на пикового туза. И тем не менее Ламартин, встретивший Бальзака у супругов Жирарден, отметил, что стремительный полет мысли заставлял тут же забывать о малопривлекательной внешности этого приземистого толстяка.
"Он ничем не походил на человека нашего времени. При виде его вам чудилось, будто вы попали в иную эпоху и очутились в обществе двух или трех снискавших себе бессмертие людей, группировавшихся вокруг Людовика XIV... Бальзак стоял перед мраморным камином... Дородностью он походил на Мирабо, но его нельзя было назвать грузным; в нем было столько душевных сил, что казалось, будто он легко и весело несет свое тело - не как тяжкое бремя, а как почти невесомую оболочку... Необыкновенно выразительное лицо, от которого нельзя было отвести глаз, очаровывало, завораживало вас. Но больше всего в этом лице поражал даже не ум, а подкупающая доброта... На его физиономии не может даже появиться чувство ненависти или чувство зависти; ему просто невозможно не быть добрым. Но то была не равнодушная, беззаботная доброта, которая читалась на эпикурейском лике Лафонтена, то была доброта любящая, умная доброта человека, знающего цену и себе, и другим... Именно таков и был Бальзак. К тому времени, когда мы уселись за стол, я уже успел его полюбить".