Промежуточный человек
Шрифт:
Дубровин в победе Сватова усматривал частный случай, отступление (пусть и удавшееся) от правил.
Частный случай его не убеждал.
Как и прежде, он считал, что нельзя добиться гармонии целого, если в каждой из ячеек нет элементарного порядка. Но порядок в них навести невозможно, не добившись перемен в главном. Сложившаяся система не работала на всех уровнях, отчего успех Сватова он представлял лишь счастливым исключением, которое, как и всякое исключение, лишь подтверждает правило. На это он в споре и нажимал.
А вот, по мнению Сватова, система как раз работала прекрасно. И порядок во всем был, только его нужно уметь понять. Беспорядок — это ведь не отсутствие порядка, это просто такой
— Твоя теория стара и нежизненна, — говорил Сватов, обращаясь к Дубровину. — Из ненадежных элементов можно создать прекрасно и надежно функционирующий механизм. Нужно только признать не формальные, а реальные, жизненные законы и связи… Ты все равно живешь по этим законам, пользуешься этими связями, но ты сопротивляешься, мучаешь и себя, и окружающих. И проигрываешь, как проиграл здесь…
Устройство, работающее на реальных связях, считал Сватов, всегда надежнее. Изыми из него любое звено — ничего страшного не произойдет. Незаменимых звеньев в нем нет и не может быть, система живуча как раз из-за постоянной их надежности, к которой все привыкли. Так живуч любой беспорядок.
Меня он призывал в свидетели. Всех он призывал в свидетели, мешая работать и никакой полезной деятельности на своем участке не производя.
— Вот ты, — говорил Сватов, останавливаясь против меня с граблями и требуя, чтобы я поставил носилки с мусором, — ты уже много лет воюешь с директивностью в сельском хозяйстве. И все воюют вместе с тобой. В том числе и те, кто ее осуществляет. Так или не так?
Выходило, что так. Даже сейчас, после стольких постановлений. Ибо требование, скажем, к партийному руководству освободить крестьянина от мелочной опеки многие понимают по-своему. Это я наблюдал в недавней командировке. «Попробуй только не начни завтра сеять, — накачивал секретарь райкома одного из колхозных председателей, — я тебя завтра же с работы сниму».
— Отчего же директивность так живуча? — наступал на меня распалившийся хозяин. — Да именно оттого, что ее… нет. — Тут он смотрел по сторонам торжествующе: мол, каково? — Есть только видимость. Потому что, если бы директивность существовала, она давно высохла бы, исчахла и утратила всякий смысл. И одно из двух: или все пошло бы вразнос от выполнения неверных команд, или же все делалось бы правильно, но тогда командовать и не нужно… Но, к счастью, дела от директивы не зависят. И там, где дела идут, она бессильна… Зато там, где все из рук вон плохо, — для твоих директивщиков полный простор. Они и радуются, что все плохо, прекрасно понимая, что, начни дело двигаться «по уму», командовать будет некем. А их хлеб — это как раз распоряжение, потом разбирательство, потом разнос и оргвыводы. — Сватов вернулся к нашему, теперь уже давнему, разговору в спецавтоцентре. — Живая система тем и отличается от мертвой теории, что она живуча. И министр, вынужденный обращаться к «своим» людям, все правильно понимает. Он ведь только делает вид, только изображает, что он руководит и что-то решает. На самом деле он плывет по течению. И всех устраивает видимость, которую он создает — ничего иного от него и не требуют. А если потребуют, если у кого-то возникнет живой интерес, он сразу включает цепочку «своих» людей. На этом все и держится… Признать законы, по которым мы живем, значит жить хорошо. И всего добиваться…
По общему мнению гостей, Виктор Аркадьевич жил хорошо. И добился многого. Тут уж действительно нечего возразить.
— А если бы любой Федька, — здесь Сватов посмотрел на Дубровина особенно выразительно, — вдруг вообразил однажды, что он и впрямь что-то значит, если бы вдруг он вздумал выгребать против течения, был бы он просто глуп, как пробка, и, как пробка, оказался бы выброшен на берег первым же водоворотом… Побеждает тот, кто чувствует течение и все подводные струи, выгребает лишь тот, кто держит по ветру, никогда не становясь поперек волны.
Закончив
Глава вторая
ОБИДА
Только собрались гости к праздничному столу, только, окинув довольным взором преображенный общими усилиями участок и всмотревшись в раскрасневшиеся от жаркой бани лица друзей, поднялся Сватов произнести торжественный, заранее заготовленный к этому долгожданному случаю тост — за этот чудесный и тихий уголок, где каждый из нас смог обрести теперь пристанище «вдали от мелочных сует и шума городского», за замечательных соседей (в сторону стариков, чинно восседающих за столом), которых подарила ему судьба, за жизнь вообще и за преодоление жизни в частности, за подлинных друзей, благодаря которым только и возможны любые свершения и преодоления, в конце концов, за союз творческой мысли и физического труда… — только собрался он все это и многое другое торжественно произнести, как внимание гостей отвлек шум, поднявшийся на другом конце деревни.
Надо же было случиться, чтобы именно в этот день нагрянула на мотоциклах в Уть компания друзей Анжелы, дочки бывшего совхозного бригадира Федьки. На сей раз молодежь прикатила сюда, как выяснилось, не просто подурачиться, а по делу. Надумали ребята справить уху. На краю Ути был небольшой пруд, не пруд даже, а так, лужица. Вот эту лужицу, вооружившись ведрами и тазами, позаимствованными во дворах, молодые люди и вычерпали со смехом, визгом и воплями, набрав в тине ведро карасей.
От предприимчивости этой, неожиданной в бесшабашных вроде бы юнцах, Уть съежилась и притихла. Оказалась деревенька, только что стараниями Сватова чуть ожившая, чуть воспрянувшая от соприкосновения с «цивилизованным» миром, вдруг сжатой и сдавленной этим миром сразу с двух сторон.
И вся деятельность Виктора Аркадьевича Сватова — это стало очевидным — приняла вдруг очень даже неприглядный оборот. Как-то сразу по-иному все окрасилось.
Было как бы на грани. Удивляли старожилов действия нового соседа — вот как, оказывается, можно жить, но и беспокоили, вызывали досаду, настороженность. А сейчас все оказалось вдруг и чуждым, и неприемлемым.
Этой вот мелочью с маленьким прудком, никому вроде и не нужным, с лужицей, толку от которой и было, что уток выпустить да воды для полива грядок зачерпнуть, все вдруг перекорежилось, перекосилось и обрушилось сразу, как тихо прогоревшая крыша, взметнувшаяся неожиданно диким огнем.
Век живя здесь, до карасей этих никто не додумался.
Анна Васильевна первая кинулась со двора, засеменила к прудику, потом развернулась и медленно пошла к дому. К своему — не к сватовскому. Только плюнула.
— Тьфу на них… Федьки вот нету, он бы им повычерпал!
Обращение к Федьке было неожиданным. При чем тут он? Потом прояснилось. Да при том, что парни эти дальше самого Федьки зашли. Даже Федор Архипович до такого бесстыдства, до такого попрания всяких приличий не доходил и не додумывался. При всем своем к Ути пренебрежении он был все же человеком сельским, выросшим здесь и что-то неизбежно в себя впитавшим.
— Ученики превзошли учителя, — констатировал Дубровин.
И было непонятно, кого при этом он имел в виду — Федьку или своего друга студенческих лет.
Все ожидающе смотрели на Сватова. Словно он был во всем виноват.
Виктор Аркадьевич пошел к ребятам. В одной руке он нес большой бак для белья, в другой — гремели два пустых ведра.
— Насос есть? — спросил он у долговязого парня постарше.
— Нету, — ответил тот удивленно.
— Ни у кого нет? — обратился Сватов к остальным. Насоса ни у кого не было.