Промысел Господень: Летописи крови
Шрифт:
— А твой ад случится прямо сейчас, если ты не перестанешь кудахтать эту чушь.
— Мне не страшно. Не пытайся меня запугать. Я боюсь только их.
Шерхана бьет мелкая дрожь ярости. Руки мнут скатерть. Длинные ногти, ставшие прочнее стали, впиваются в дерево столешницы.
— Я запомню, старуха. Я все запомню. И придет день, когда ты получишь счет от меня.
— Успокойся, я не дотяну до того времени.
Черный «линкольн-таункар» полз по крестословице переулков нижнего Луксора. Он был похож на отвратительную
Шерхан, ставший туманом, пропитанным ужасом и смятением, бился в агонии. Он бредил наяву. Кровь бурлила в жилах, била фонтаном из носа и ушей. Черная кровь, требующая замены. Шерхан рвал кожу на груди, пытаясь добраться до сердца. Ребра выворачивались наружу. Сейчас Ватеку нужна была его измененная форма. Только в ней он мог избавиться от слабости человека. И метаморфоза эта была мучительна. Кожа обгорала сама собой, словно он потерял иммунитет к солнечному свету. Яркие вспышки боли обжигали сознание. Превращали его в пепелище. Шерхан выл и кричал, съедаемый превращением.
Когда от человека осталась только груда кипящей плоти, Шерхан мысленно воздействовал на сервопривод стеклоподъемника. Окно открылось, и на волю вырвался зверь. Он понесся по улицам, стремясь убивать и упиваться приносимыми страданиями. Только так вампир мог насытиться в этот раз.
Что может быть тягостнее минут прощания навсегда? Только предвкушение долгожданной встречи и разочарование от ее переноса. Это значит, что время застывает, становится хрупким, как лед. Оно дрожит, боится любого неосторожного движения. И даже простое дуновение ветра может все разрушить.
Александра сидела на краю криованны, куда из трех патрубков лился замораживающий состав. С поверхности жидкости шел холодный пар, от которого становилось страшно неуютно. Вокруг царила белизна медицинской палаты. Она была безликой и стерильной. Мина, мать Александры, стояла в отдалении и одними губами читала молитву.
— Скоро все закончится, мама. Робот настроен на возврат. Через год капсула вернется на Марс.
— Я знаю.
— Мы опять будем вместе.
— Мы давно уже порознь. С того дня, как твой отец дал нам перерождение.
— Он не хотел нас потерять.
— Лучше бы он не вмешивался в дела Его и дал нам умереть своей смертью. Зачем все это? Дочка?
— Не знаю. И не хочу думать об этом.
За окном светало. Александра нашла мать не спящей. Мина сидела в кресле под торшером и вязала. Эта была давняя привычка, сущий атавизм. Никчемный и бессмысленный. Такую работу давно выполняли машины. Нить была искусственной, варившейся в огромных чанах с дымящейся кислотой. Потом особые химические примеси придавали ей свойства натуральных тканей. Настоящую шерсть было так же трудно достать, как пешком путешествовать в открытом космосе. То есть абсолютно невозможно.
Но нет ничего невозможного
Но Мине не нужно было большего, чем покой, неяркий, успокаивающий свет и пряжа со спицами из натуральной кости.
Александра тихо вошла в спальню матери. Боясь нарушить хрупкое умиротворение женщины, страшащейся своей теперешней сути, Саша тихо села на пол по-турецки и закурила. В голове еще не стихли стоны жертв ее первой охоты. В ушах стоял хруст от рвущихся сухожилий, мольбы о помощи и последние хрипы, вестники наступающего падения в ничто.
Мина боялась этого больше всего. Она знала, что природа насмехается над ней, слегка скорректировав процесс приобретения сущности каинита. Она боялась, что муж откажется от нее. И это заставляло ее жить в постоянной готовности к смерти.
Долго Александра не могла нарушить тишину. Изредка она ловила на себе взгляды матери, брошенные нехотя, таясь, исподлобья. Но вечно молчать она не могла.
— Я охотилась сегодня. Первый раз.
— Да.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Да.
— Мама… мама, я не могу так разговаривать. Словно ты — кукла без мозгов.
— Какое это имеет значение?
— Огромное. Ты тоже можешь стать нормальной. Надо только попробовать… э…
— Нормальной? Пить человеческую кровь — это нормально?
— Да.
— Не хочу. И никогда этого не хотела. Мне без этого живется неплохо. Исключая то, что необходимо глотать гемоглобин.
— Твой организм уже не может жить без него.
— Не говори со мной таким тоном. Я не выжила из ума! Я знаю, чем теперь должна питаться. Другое дело, что убивать ради этого я не буду.
— Да пойми ты, что ты делаешь со мной и отцом. Это ради тебя он тоже отказался от охоты. Чтобы ты не чувствовала, насколько ты ущербна.
— Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь?
— Теперь да.
— И он так считает?
— Нет. Он вообще молчит, когда я пытаюсь понять, что же произошло. Его жалость — вещь, доводящая меня до ярости. Мы — высшие существа… не должны жалеть друг друга.
— Мы прокляты. Отметина Каина. Вечный грех.
— Мы наделены властью. Настоящей. И мы можем вершить судьбы.
— Ты будешь ему достойным ребенком. Его это обрадует.
— Мне жалко тебя. Истинное наслаждение — чувствовать, как кровь жертвы перетекает в тебя. А вместе с ней и жизнь.
— Убийство.
— Наслаждение!
— Это болезнь, дочка.
— Как ты мог так поступить с нами?
— Я сделал это для твоего же блага. Для блага нашего ребенка.
— Ты — зверь! Я ненавижу тебя.
— Умоляю тебя. Ты не понимаешь, что говоришь. Это — дар, сила, знак высшего существа. Это…