Проникновение
Шрифт:
В баре играют блюз. Нестройно. Аморген морщится и прижимает пальцы к ушам. Звуки его флейты совершенны, как мелодия ветра. Духи поют, когда играет на мостах.
— Тибетские монахи и египетские жрецы умели хранить память всех рождений, переносить из жизни в жизнь, — рассказывает нам. — Их знаниями обладают Сыны Змея и Братство Псов. Наследники древних учений Востока и Запада. Жизнь — средство достижения высшей точки полёта души — смерти. Бессмертие и есть память, сумма всех точек на плоскости мира, возможность ощутить себя в любой из них. А простым смертным, кто неспособен ходить по воде, предоставят общественный транспорт в гаванях и портах.
— Ходить по воде?
— Да, Кира. Вода в твоём уцелевшем сне о мосте через море — символ времени. Найдите мост, и город отпустит вас живыми — теми, чью память восстановят земные сны. Всех троих.
— А ты?
— Мне
— Зачем же пошёл за нами?
— Никогда не сопровождал Маугли в лабиринтах сна. Наблюдал со стороны, как трусливая психофора. И она как-то в шутку сказала, что верит лишь мифу об Орфее и Эвридике. Псы бы вас не отпустили, не оставили на земле. Я пошёл за вами. Но ни о чём не жалею, никто не слушал мои песни так, как их слушают духи. Здешние духи любят во мне поэта.
Аморген потёр флейту в руках и положил на стол. Музыканты на сцене почтительно замолчали. Но он не стал играть.
— Так вы поможете мне вытащить Маугли или нет? — спросил нас снова.
Эпизод 2. Башня
Небо струится молочной белизной сквозь маленькое оконце под потолком. Солнца не видела много дней. Или лет? Темнота сменяется тусклым светом. Тишина остаётся неизменной. Запахов тоже нет. Трудно определить время без мерного хода стрелок. Не выцарапывать же полоски на стене башни. То, что я — в башне, поняла сразу. По ночам она качается из стороны в сторону от ветра, как корабль или дерево. Стены дрожат под рукой, как взмыленные кони. И не долетают городские звуки. Ощущение высоты на верхушке тонкого шпиля. Не помню точно, когда меня сюда привели. Помню, как солнце било в глаза на площади, а потом — тёмные коридоры, винтовые лестницы, и чьи-то сильные руки тащили вперёд и вверх. Хочется услышать тиканье часов: тик-так, тик-так, тик-так. Быстрее, быстрее, быстрее. Но минуты здесь растягиваются на месяцы, а пространство искривляется. Не земля, где стареют раньше на последних этажах. И всё-таки чувствую, где север. Могу с закрытыми глазами указать на Полярную звезду, потому что родилась на севере. Важно знать, где дом, даже если его нет на картах, а меня давно нет на земле.
В тюрьме человек должен бы вспоминать свои дни и жизни, победы и поражения, любовь, ошибки, обиды, грехи. Каяться и прощать. Раскладывать своё время по полочкам: достиг, обрёл, познал, не успел, потерял. Или хотя бы жалеть себя и мечтать о ком-то далёком. А я хочу кофе. Тот, что продавали на станциях поездов в пластиковых стаканчиках. Усталость измученной кофе-машины, бодрящий пар нетерпения, билет в новую жизнь, азарт, страх и радость, печаль расставания — море эмоций внутри маленькой согревающей руки ёмкости. Обжечь губы и горло первым жадным глотком, добавить немного сливок и подождать, пока чуть остынет, чтобы пить медленно, длить горько-сладкое и густое его послевкусие. Наваждение какое-то! Однажды выпила аж пять чашек кофе на платформе Сен-Дени, когда села не в тот поезд и ждала обратный [61] . У вокзального кофе вместо вкуса предвкушение. Дома пьёшь кофе, мысленно планируя предстоящий день. Жизнь похожа на поезд — предрешённый маршрут из точки А в точку Б. Отстал от него — и не знаешь, что будет дальше. Цель видна в пути. Остановка же — раздвоение личности во времени и пространстве, как на вокзале: ты ещё не там, но уже не здесь. Сидишь на перронной скамейке, и само ожидание отрицает бег времени. От мысли «Что если станция — проходная, и поезда жду напрасно?» холодеет позвоночник. Может, настоящая жизнь и есть приключение, дорога без карты? Выпадение из реальности? А жить — значит просто быть где-то, когда-то, не задумываясь о том, как живёшь? Когда всё, что окружает снаружи, важнее того, что сберегла внутри? Когда отстаёшь от жизни, но обретаешь себя?
61
В Париже линии пригородных поездов соединены с линиями метро, и от одной платформы отходят поезда разных направлений.
Я побывала во многих городах, заглядывала в другие времена и эпохи, смотрела чужие сны. В моей голове хранятся сюжеты судеб, по которым впору снимать кино. Но сейчас болтаюсь на вершине пустоты и отчаяния, а воспоминания — мелкие, как глотки кофе. Не вспоминаю ни Арно, ни Киру и Ульвига, ни мои статуи на песке — наверняка их разрушит ветер. Кажется, не было ничего, никого, никогда. Судорожные глотки из пластикового стаканчика.
В конце апреля — начале мая, зимы на Белом море по-разному суровы, трещал и вставал
— По-ка-жи-те мне не-бо!!!! Настоящее!!! Синего цвета!! Без границы окна!
Бесполезно. Здесь и эха нет. Вакуум. Стены поглощают звуки.
— Кто-нибудь!
Тишина режет слух.
— Как насчёт прогулки для заключённых?
Дверь приоткрылась. Неужели услышали?
— К вам посетитель.
— Аморген!
Прыгнуть на шею, обнять! Живое тепло! Но не могу пошевелиться, протянуть руки.
— Как ты попал сюда?
— Твои друзья скинулись на визит.
— Садись на диван, поближе. Звуков нет, придётся читать по губам.
— Хорошо устроилась! Диван, ковёр на полу. Пятизвёздочный отель! Телевизора не хватает.
— Телевизор у меня в голове. Мысли, мысли, мысли… сводят с ума. А в остальном — да, неплохо. Не хуже, чем в городе. Есть хочешь? Можно подёргать дверную ручку, охранник заметит движение и принесёт эфир.
— Эфир?! Тебе дают эфир?
— Да. Рыба, мясо, овощи, алкоголь. Всё, что хочешь. Диван поставили, валяюсь на нём целыми днями и смотрю в окно под потолком. А по ночам приносят свечи.
— Невероятно!
— Дорого. Заложила им лодку, лисью шубу, пару колье. Почти всё, что заработала на статуях для фонтанов. Хватит продержаться до тех пор, пока… Вы же поможете мне? Вытащите меня отсюда! Я укажу вам путь в гавань.
— Постараемся. А ты всегда умела торговаться.
— Я всегда умела выживать. Раньше думала, деньги — земной бог, но теперь вижу, они повсюду, где есть люди или их подобия. Камни, слитки, монеты, бумага, эфир… Человек молится «золотому тельцу» и в раю, и в тюрьме, и в аду.
— Я не молюсь.
— И голодаешь. Скоро растворишься и завоешь, как дух.
— Не самая злая судьба. Ладно, не будем спорить. Ты сказала, мысли. Вспомнилось что-нибудь?
— Светлячки.
— Что?
— Ерунда всякая.
— Плохо. Город — место, где замыкается круг. Здесь кто-то теряет себя, а кто-то находит. Можно забыть, а можно вспомнить все свои жизни. Путь атланта.
— Путь атланта! Из предыдущих жизней вспоминается не больше, чем из только что пройденной. Вокзальный кофе. Малиновый ром. Ты был прав, у нас одно предназначение, одна роль на всех. Ощутить вкус жизни, понять, как прекрасна Земля. И всё. Что бы ни делал, вся жизнь уместится в паре жалких кадров.
— Невозможность вспомнить, куда шла, не доказывает, что дорога никуда не ведёт.
— Чёрт с ней, с памятью! Соглашусь всё забыть, чтобы начать сначала и сбежать отсюда на землю. Жить и правда красиво! Единственное, чего мне по-настоящему жаль, — статуи на песке. Хотя кому нужен песок?
— Песчаную косу срыли. Лучше пожалей разрушенные лица фонтанов. Настоящее искусство стремится переделать мир.
— Может быть, отразить?
— Нет, переделать. Но перед тем как размахивать флагом на баррикадах, нужно перестать его потреблять. Бунтарь должен быть голым, голодным, безработным, бездомным и одиноким. Независимым. Тогда он не врёт. А если нравится то, что делаешь, и мир тебе воздаёт, если любишь в нём и любима, то не пробуй его переделывать. Ты — в башне не за революцию, а за подлог. Продолжить? Всё это значит не быть.