Проникновение
Шрифт:
— Судьба благоволит к недостойным, — утверждал Аморген. — Самое страшное, что может с тобой случиться, — исполнение мечты, её утрата, конец. А тех, кого выбирает, любит безжалостно. Годами на коленях моешь песок в надежде найти золото, но находят его другие. Как червь прогрызаешь в окаменевшей глине тоннель наверх, к солнцу, но увидят его твои последователи. Ибо те, кому не воздали по заслугам, вправе вернуться.
— Я очень устала. Днями сижу на полу, привалившись к стене, а силы теряю, будто тону. Память уходит под воду, как мост, чернила исчезают с листа.
— Потому что рисуешь мост, а нужно берег, к которому он тянется, — Альберт проникал в мою комнату через окно вместе с тусклым светом луны.
— Я не вижу берега. Мост ложится на воду и тонет. Дальше — туман, белое пространство пустой страницы. Может, мой мост — трап к кораблю, где мы все стали другими, миновали предел невозвратности?
— Продолжай
— Избранные могли предвидеть судьбу.
— Нет, но они старались сберечь своё время. Знаешь, что роднит все фильмы об Апокалипсисе? Последние выжившие на уцелевшей стене находят картину или фреску с пейзажем цветущей земли. Никто не помнит, какая из войн привела землю к краху, имена победителей канули в Лету, как и имена побеждённых. А пейзаж остался немым свидетелем жизни. И символом веры.
Аморген любил пересказывать историю церкви Святой Та’ Пину на Мальте [68] . Чудо безверного двадцатого века, происходившее у всех на глазах. Деньги на строительство церкви пожертвовала слепая женщина. Когда зажгли первые свечи, она прозрела. С тех пор из разных — далёких и близких — стран люди приезжали туда молиться о выздоровлении безнадёжно больных. На стенах церкви висели не иконы, а рамки с благодарственными записками и портретами исцелённых. Их тысячи. Святой Та’ Пину кланялись папы и короли. Её осыпали цветами. По утрам в церкви распускались свежие бутоны, и ветер разносил их благоухание за многие мили от Арба. Цветы — символ возрождения, недаром же во всех религиях образ мира так или иначе сводится к цветущему лотосу.
68
В местечке Арб, на острове Гозо. В 2010 году Храм удостоен «Золотой розы» — папского благословения.
— Какие у тебя любимые цветы?
Вспомнились картины Джованни Беллини «Ангел» и «Девственница» — сдвоенная репродукция была заставкой на «рабочем столе» моего компьютера. На Западе, в христианстве, лотос заменили лилии [69] . Ангел держит ветку белых лилий в руке. Семь бутонов: три закрытых, четыре распустившихся. Ты вложил эту ветку во сне мне в руку, а живые цветы прислал с курьером. Ничего сложного: выбираешь цветы по фотографиям на сайте доставки, оплачиваешь web-money. Расстояния современным людям не помеха. Но для меня это было чудом. Лилии в вазе на столе посреди моей пустой кухни, белые-белые, как альпийский снег. Любовалась на них целыми днями, пока не решили встретиться наяву. В каком-то смысле мы и были героями картины: ты — ангелом, а я — девственницей. Ты нёс в руках наше время — будущее из прошлого, а я до тебя никого не любила.
69
Лилии в руке Архангела Гавриила изображены на иконах и картинах.
— Чтобы научиться рисовать, нужно впитать в себя красоту и рисовать не то, что видишь, а то, что чувствуешь, — объяснял Альберт, завязывая мне глаза.
Лилии Моне разбрызгивались по полотнам Джексона Поллока [70] . В каждом родившемся на земле цветке закипал эликсир бессмертия. Лунное золото плескалось в твоих глазах. Золотая дорожка проливалась за горизонт, изгибаясь на гребне морской волны.
— Что ты чувствуешь?
— Мой мост похож на луну в небе: один посреди воды.
70
Картины Джексона Поллока критики сравнивают с картинами Клода Моне.
— Бабочка созревает в одиночестве кокона. Когда раскрывается бутон, цветок тут же вянет. Люди замкнуты и разделены неслучайно. Они — как бокалы, их мысли и чувства — вино. Человеку, не способному заполнить пустоту внутри себя, нечего дать
На земле была «человеком дождя» [71] , а мои вино и дождь никого не интересовали. Мир не желал меня принимать, я не навязывалась. Всё началось со сломанного плеера, а потом сломалось что-то внутри. Шла по улице и старалась не слушать, что люди говорят друг о друге, а наглые — в лицо. Гадости, безнаказанно. Смех в «курилках» зазвучал, как пулемётная очередь: люди всегда смеются над чужими ошибками и бедами. Случайное прикосновение в метро оборачивалось трагедией. Метро — бездонная нора, а мы все в нём — крысиный король: наши раны срослись, общая боль, общее к ней равнодушие. Одиночество тюрьмы и вагона поезда: вынужденное присутствие рядом с теми, от кого всеми силами хочешь отгородиться. Тошнило от звуков и слов, и я представляла шум моря. Проигрывала блюзовые мелодии, сонаты, отрывки симфоний в голове, а новый плеер так и не купила. Включала и выключала город, пока не омертвел, и людей вокруг, пока не превратились в призраков.
71
«Rain Man» — оскароносный фильм Барри Левинсона, история страдающего аутизмом Рэймонда и его циничного брата Чарльза Бэббита.
В двадцать первом веке все острова обитаемы, Америки открыты, а земля чья-то собственность: некуда бежать, негде выращивать капусту [72] . Никто не позволит построить дом, придётся платить за землю, зарабатывать, играть по правилам и унижаться. Можно ограбить униженных, но это не обо мне. Я упорно искала своё место в тени. Меня замечали и вышвыривали за дверь.
— Ну что, рабы, погребли на совещание?
— Кира, почему тебя не было? Сообщение касалось всех сотрудников.
72
Легенда о римском императоре Диоклетиане, который отказался от престола ради выращивания капусты.
— Я не раб и не на галере.
Уволили. Служи хозяину самозабвенно.
— Мы разместили две ваших статьи из пяти, с остальными опоздали, получите треть оговоренной суммы.
— Я — ремесленник, моё дело писать статьи, а не отвечать за их размещение в журналах. Вы платите мне за тексты.
— Нет, за выгоду от них.
Экономила на обедах. Хозяин всегда прав.
— Как вам наши новые плакаты с девушками?
— В очерках о компании я создала вам серьёзную репутацию. Плакаты свели её на «нет». Никто не свяжет в уме обнажённых девушек с высокими технологиями.
— Зато на них будут смотреть.
Испытывай щенячий восторг ко всему, что хозяину нравится.
— У нас командный тренинг — верёвочный курс. Все прыгают как один. Вам прививают верность интересам компании.
— Да? То есть компания была заинтересована в переломе ноги одного из сотрудников?
Будь готова умереть или хотя бы искалечить себя ради хозяина. Не была, ушла к другому.
Чувствовала себя волчонком из рассказа Джека Лондона. Меня приручали, дрессировали. «Жить по команде!». Ставили перед носом миску с едой, а когда наклонялась поесть, били по голове. Зубы клацали о железный край, кровь запекалась на губах. Ненадолго волчонок отказывался от еды, но вскоре опять подходил к миске. Можно выключить ваш тошнотворный смех в голове, но не голод в желудке. Помню, в детском саду сидела на холодном полу, строила дома из кубиков — тихонько, в углу, внутренне сжавшись в ожидании крика за спиной. Воспитательница всегда на меня орала, как бы хорошо себя ни вела. Бесполезно для них стараться, всё, что они могли сказать: «Ты не справляешься со своими обязанностями». Будь ты трижды хорошим ремесленником, любящим своё дело, но если не жаждешь богатства, власти, славы, признания, взлёта по карьерной лестнице и прочих псевдо-статусов общества потребления, ты незамотивирован, а следовательно, неуправляем, и «нам такие, как ты, тут не нужны». Мечтала построить свой мир. Уйти, раствориться.
Неподалёку от «центра дрессировки» нашла ночной клуб. После заката он превращался в «логово порока», днём — в закусочную. В полутьме подавали отвратительную пережаренную картошку и выдохшееся пиво. Но за месяц обедов в логове, не встретила там никого живого, кроме сонного бармена-официанта и теней-охранников. К тому же там легче всего было позаимствовать Wi-Fi — поплавать в Средиземном море в сети.
Столкнулась с ней на пороге клуба: на вид лет шестнадцать, полупрозрачная кожа с синими венками, серые невинные глаза и огромный живот — месяц седьмой не меньше.