Пронзающие небо
Шрифт:
Вот лодочка вынесла их в новый, большой, судя по гулкому эху под невидимыми во тьме сводами и дальними закоулками, грот. По мере продвижения вперед из этого марева выступали силуэты поднимающихся со дна причудливых, изогнутых, ветвистых арок и колонн — в полумраке они казались черными, словно бы каменными, такой же была и вода, в которой время от времени плюхались какие-то массивные тела, раз вода всколыхнулась тяжелыми волнами. Рыба с изумрудным плавником, которая везла их лодку, отдернулась, да так резко, что стоявший у борта Вихрь едва не полетел в
Но вот из марева выступил берег: тоже ледяной, гладкий, черный…
Все они выбрались на берег и осторожно стали пробираться от черной воды.
Ледяная лодка развернулась и канула в призрачном, растворяющем мареве.
Они прошли еще несколько шагов и замерли — им послышался какой-то звук… Нет — это только капли тяжело, словно камни, падали на воду: "Бух-бух-бух!".
Близко — уже совсем близко…
Взявшись за руки, они шли среди леденящего марева — от этих тёмных, зловещих стягов трещала кожа, гудела голова, из этого мезнущего, иногда издающего скрипучий стон воздуха тянулись к ним усеянные когтями лапы, изогнутые клыки, пучились застывшее, холодные, безжалостные глазищи. И все они, хоть и были лишь глыбами льда — все они двигались, шевелились…
Когда они проходили под двумя большими колоннами похожими на арки, за которыми еще больше сгущалась тьма, Алеша с жадностью, стараясь впитать в себя каждую ее черточку, посмотрел на Олю. И она посмотрела на него своими огромными глазами, похожими на два ведущих в мир иной озера; вся озаренная изнутри светом, который бил из сильной ее, все время в небо устремленной души. Губы её едва заметно шевельнулись… Такой Алеша ее и запомнил…
Потом поток времени подхватил Алешу, и поволок неукротимо в страшную муку…
Лицо Оли в одно из этих стремительных мгновений, в каждое из которых жаждал Алеша вцепиться, преобразилось, сделалось грозным и даже льющийся из ее души свет стал зловещим: она по прежнему оставалась прекрасной.
— Алеша осторожно!
Со стоном, преодолевая мучительную боль, перед ужасом неукротимо надвигающегося, Алеша резко оторвал от нее взор — словно бы из себя что-то вырвал, и увидел как летит на него из тьмы, что-то белое, сияющее новым сковывающим могильным холодом, с клыками похожими на орудия смертных пыток.
Страдающий — он выставил вперед руки, готовый к смерти, но вот между ним и ледовым зверем метнулась тоненькая, стройная фигурка, с распустившимися, русыми волосами.
— Оставь его…! — успела только молвить она, а в следующий миг чудище уже налетело, и вонзило ледяные клыки, предназначенные для Алеши в ее сердце.
Пламенная кровь вспыхнула на льду и зверь с ледяным серцем заурчал.
— Нет! — утверждающе закричал Алеша, — Нет! — повторил он, налетев на зверя.
По его мнению все еще можно было поправить — можно было уцепиться за летящие мгновенья, проползти по ним назад во времени, словно по лестнице, и вернуть, исправить то, что произошло.
Зверь отпихнулся от Алеши как он назойливой букашки, он разодрал его правую руку от плеча, вырывая мясо до кости, отбросил
Безмолвно, словно стрела яростного пламени, сверкнул Жар, он вцепился в глотку зверя, и молча стал драть ее: брызнула темная холодная кровь, и Жар рванулся вверх, вцепился когтями в ледяные глаза зверя, разодрал их…
Чудовище ревело от этой неожиданой боли. Оно слепо схватило Жара своими передними лапами, на задние же встало, поднявшись метров на пять и отделило голову Жара от туловища…
Налетел Вихрь, с разгона ударил копытами в оттопыренное белое пузо чудовища, и то с ревом, словно скала, рухнуло на лед, увлекая за собой и Вихря, переламывая ему хребет — от падения этого все вокруг задрожало, затряслось.
А Алеша, ничего вокруг не видя, с глазами темными, страшными, кинулся на чудовище, вцепился в его вздрагивающую, исходящую ледяной кровью, разодранную Жаром глотку, и заорал с силой чудовищной, с великаньей силой:
— Отдай мне ее! ОТДАЙ МНЕ ЕЕ! ТЫ… — что-то лопнуло в его горле, хлынула кровь, но и захлебываясь ею, в душе своей он попрежнему орал: "-ОТДАЙ МНЕ ЕЕ!" — от этого крика, если бы только мог он вырваться из души в воздух, разрушились бы горы, поднялась бы на море буря и сокрушила бы твердь земную…
Но время было неукротимо, ничто не могло остановить его вечного хода, и ушедшие мгновенья, и то что в них произошло, улетали куда-то из нашего мира, улетали безвозвратно, и оставляли после себя одни только воспоминания и боль…
Наконец Алеша оторвался от ледового зверя и сам, словно зверь, метнулся к Оле — она лежала недвижимая, вся одетая в небесную белизну и только у сердца ее, словно кто-то положил горсть ярко-красной рябины… Из надорванного Алешиного горла вместе с кровью рвался захлебывающийся, беспрерывный, демонический, волчий, вой. Эта боль была слишком велика, она раздирала его раскалеными щипцами, вырывала глаза, которые и так ничего не видели — только ЕЁ…
Как хотелось вернуться ему назад: куда угодно, в какую угодно часть их пути — только рядом с ней, это было бы для него величайшим счастьем — вновь пережить все пережитое, но только бы ОНА была жива… А боль все нарастала и он закричал чудовищным криком:
— ОЛЯ, ГДЕ ЖЕ ТЫ?!!! ОЛЕЧКА!!!
Слезы, смешиваясь с кровью текли по его щекам, падали на лед…
В глазах все больше и больше темнело и тогда он почти с радостью понял — это конец его пути, ничего не будет дальше, только холодный покой и безмолвие…
Олино лицо растворилось во тьме, и он почувствовал, что падает в бездонную пропасть. Из горла его раздался мученический стон, в котором едва кто-либо смог бы разобрать два слова:
— Прощай… жизнь…
Он вновь видел вокруг бледное свечение сгущающиеся впереди во тьму, в лицо его дул сильный ветер и над всем этим поднимались в бесконечность одетые солнечным светом врата.
Здесь, во владениях Снежной колдуньи два мира слились в единое, причудливое полотно.