Пронзающие небо
Шрифт:
— Что они тебе сдались?..
— Пойми — глядя на них — своих детей вспомнил… Зря ты, Яга так плохо к людям расположена. Конечно попадаются среди них и плохие… Но девушка эта, Оля — она же Солнышко, она же как весна вся любовью сияет. А в юноше этом Алёше — тоже великие силы дремлют. За своими детьми не уследил — грех мне конечно великий; но хоть этим помогу… Некогда мне с тобой говорить, и так уж тьма времени утеряна. Прости, прощай, не поминай лихом… — и уже направляясь к двери. — А лучше бы помогла — хоть ступу бы одолжила.
— Ступу?! —
— И то правда. Ну, стало быть прощай… Крак, идёшь со мною?..
Конечно древний ворон слетел со своего насеста и устроился на плече Дубрава. А когда Старец вновь раскрыл в бурлящую северным ветром и снежными полчищами ночь, то совсем поблизости прорезался звон колокольчиков, и вдруг вырвалась из тёмного, стремительного кружева тройка — в санях стоял отец Алёши — Николай-кузнец; матушка сидела рядом, заплаканная — увидев Дубрава, она заголосила:
— Алёшенька из дому ушёл! Вместе с Ольгой ушли! Помогите вы нам!
Николай старался говорить спокойнее, но и его голос дрожал:
— Мы уже носились по дороге к Дубграду — никого не встретили. Кроятся они от нас, верно… А сейчас буря эта началась… Помогите вы нам, если можете…
— Ну, хорошо, что вы приехали — а то уж думал, пешком мне что ли идти…
Когда Дубрав взбирался в сани, за спиной его протяжно загрохотало, заухало, затрещало, и разодранная чёрная тень, сразу растворилась в снежном мареве. Алёшина мама, хоть и поняла, что — это была Баба-яга — пребывала в таком страшном волнении за своего сына, что даже и не испугалась, и не удивилась.
Вот Николай-кузнец взмахнул вожжами, и тройка понесла — в одно мгновенье растворились во мраке очертания корня — и Старец невольно вздохнул — он знал, что видел его в последний раз…
А утром, когда Алёша был разбужен, было так:
— Ох, сынок, — говорила мать, — опять ты меня напугал, я подошла — гляжу на тебя, а ты весь бледный-бледный и губы у тебя белые! И холодный и недвижимый…
— Да ладно! — выдохнул Алеша. — …Что ты ко мне как к маленькому. Холодный и холодный — согреюсь сейчас.
Говорил он раздражённо, и действительно чувствовал раздражение: зачем это она выдернула его из сна, да в такой ответственный момент, когда он проползал по каменному щупальцу, над обрывом.
— А на груди то у тебя что — ушиб что ль какой-то?.. И холодом то каким веет…
Алёша выгнул шею, и обнаружил, что рубашка была расстёгнута, и вздымался над сердцем синий нарост — и чувствовал он как колет сердце медальон:
— Да что ты, право следишь за мною! Отставь!..
Алёша поддался порыву злобы, и в глазах его стало темнеть — со стороны же казалось, будто дикий, холодный пламень там вспыхнул. Взгляд его метнулся по горнице, и остановился на платочке, который лежал на подоконнике в розоватом сиянии восходящего дня — снова кольнуло сердце, но уже по новому, не злобой.
Соскочил Алёша с печки, подбежал, подхватил — так
— Прости меня, Оля, опять я… — повернулся к маме, которая расстроенная стояла у печи, перебирала посуду, и ей сказал. — …Прости меня, мама…
— Да ничего-ничего… — вздохнула она. — Тебе ж тяжело…
Алеша сморщился, заскрежетал зубами, но всё же сдержал рвущийся крик. После этого сложил платочек, во внутренний карман убрал, к самому сердцу приложил — и теплом благодатным согрелся, словно бы Оля своей ладошкой дотронулась. Пытаясь предотвратить следующие вопросы матери, которая конечно же заметила Алёшину боль, он спросил:
— Как сегодня на улице?
— Солнечно и сугробы пышные лежат! Но дедушка на улицу вышел на небо посмотрел и сказал, что к вечеру буря начнется…
Алёша не обратил внимание на слова про бурю — чувствовал он в себе силы преодолеть любое испытание (но скорее конечно и не представляя этих испытаний); вот он приложил к ледяному узору на окне ладонь и подержал так некоторое время, не чувствуя холода. Потом отнял руку и увидел, что ледяной узор остался прежним, разве что совсем немного подтаял — так холодна была его рука. Стараясь не высказывать своего волнения, задал следующий вопрос:
— А высоко ли солнце?
— Да, высоко. Все уж давным-давно проснулись, только ты один так долго спишь! Если б я тебя не разбудила ты б наверное, спал до вечера!
— Странно. — задумался Алеша, — наверное, там время идет совсем иначе, нежели здесь…
— Ты о чем это?
— Да, что же я… Мне же идти надо! — воскликнул Алеша
— Куда идти? Ты же болен! Тебе лекарство принимать надо, в бане париться, да ты еще и не позавтракал!
— Мне старец Сергий сказал, чтоб я побольше двигался.
Алеша повернулся к столу, залпом выпил парное молоко, закусил хлебом, съел несколько ложек меда и спешно стал одеваться.
— До снежной бури вернусь домой! — и сам подивился своей смелости и убедительному тону. — Я и Жара с собой возьму!
Говоря это, Алеша уже полностью оделся, а оделся он так, что в избе ему тут же стало жарко.
Он уж было бросился к сеням, но вспомнил о оставленном в кладовке мешке с едой и вернулся за ним — мешок оказался весьма тяжелым — Алеша взвалил его через плечо и тут вспомнил об охотничьем ноже, который собирался взять у отца. Он остановился на миг, задумался и решил, что можно обойтись и без ножа.
Спустя мгновенье он, никем не замеченный, выскочил из дома навстречу яркому солнечному сиянию, которое заливало высокое морозное небо и блистало на пышном белом ковре покрывавшем землю.