Пронзающие небо
Шрифт:
Помолчали, впитывая блаженные минуты спокойствия. Даже и Жар замолк — маленьким солнцем улёгся в травах… Алёша первым нарушил тишину:
— Что ж дальше?..
— А дальше — в дорогу. Уж коли ты выздоровел, сегодня же и отправимся. Телегу нам добрый Тимофей дарит… Но он будет вознаграждён сполна…
Всё ж они погостили до следующего рассвета. Вечером в просторной избе Тимофея собралось много жителей Темнинки с жёнами и детьми. Они плакали — не хотели отпускать Олю. Вот чудо! Она всё это время не отходила от Алёшиной кровати — но ведь и для них сияла…
Кто одно её слово услышит — словно солнечным, весенним днём посреди зимы лютой одарен будет.
Больше всех был печален Николушка. Он ведь полюбил Олю, полюбил как сестру, как частицу себя, нельзя её было не любить; даже и самый чёрствый человек к её свету потянулся бы. Николушка ничего не ел, сидел непривычно мрачный, на вопросы не отвечал; потом вскочил из-за стола, выбежал в совершенно оттаявшую уже Темнинку, но через полчаса вернулся, и уж до самого окончания этих печальных проводов просидел, ни на мгновенье не отводя любящего взгляда от Оли.
И на следующее утро, когда она сидела в телеге — Николушка, сильно бледный (ясное дело — всю ночь не спал) — не сдерживая слёз, шептал:
— Я буду помнить тебя, всегда… Клянусь… Ты знаешь — я только сейчас понимаю — прошедшая зима была счастливейшей в моей жизни. Видеть тебя хоть иногда, слышать хоть изредка твой голос. И даже и не понимал, как был счастлив! А отныне что зимы, что вёсны, всё одно — будут окутаны для меня печалью. Я знаю, ты любишь Алёшу — это прекрасно… Да, да!.. Ты только знай, что в этом мире есть такой человек, который… будет посвящать тебе песни…
— Да что ты… — смущённо засияла Оля.
— Клянусь! Пусть то и печаль, но и счастье для меня… Ну, прощай…
— Николушка! — пропела уже с Янтарного тракта Оля. — Ты ходи к берёзе, которую мы давеча у Сестры посадили. Там Светло!
ГЛАВА 10
"МОРЕ И ЛУКОМОРЬЕ"
Несется по Янтарному тракту Вихрь, везёт за собой повозку, в которой сидят: старец Дубрав, Ярослав, Жар, а также — Алеша и Оля.
Улетали назад версты, расплывались в синей дымке деревеньки и города, а впереди открывались все новые и новые дали — даль за далью, поле за полем и не было этим простором конца. Алеша часто смотрел в небо, то спокойное, то грозное — черные тучи плыли навстречу им и где-то вдали косые темные стяги весенних дождей словно хрустальные нити протягивались к земле. Поливал ли мягкий весенний дождь или же пригревало солнышко — все это было только в радость и не хотелось уже думать, о Мёртвом мире…
Семь дней минуло с того дня, как оставили они Темнинку, и, когда время уже близилось к вечеру старец Дубрав указал на широкую реку, которая появилась из-за гряды холмов и неспешно несла свои воды невдалеке от тракта:
— Это Ива — одна из наших северных рек, а значит и Орел-град недалече… Да, есть уже в воздухе дух моря…
— Море! Вот ведь! — при этих словах Ярослав аж подскочил, и, глядя вперёд, вытянулся на мысках.
А Алёша прикрыл глаза, и прошептал усталым, древним каким-то голосом:
— Быстрее бы всё это заканчивалось… Чувствую себя старцем… Оля, когда ты ярчайше сияешь, когда песни поёшь, тогда мир ещё может и кажется мне прежним — прекрасным… Но ведь и ты устаёшь, ты выгораешь рядом со мною — свече подобно…
— Свеча души не гаснет никогда… — кажется — это Дубрав сказал, но так как у Алёши кружилась голова — он точно не знал — быть может, и в ветре то прозвучало.
И снова — мудрый, тёплый голос; и не знал Алёша, кому он принадлежал — Дубраву или же ветру весеннему:
— Вначале пути действительно большие задержки вышли. Но дальше, предчувствую, дорога быстро полетит…
— Быстрее
Голова кружилась — он вновь погружался в Мёртвый мир, и большого труда стоило ему выпустить Олину ладошку — ведь и её он мог взять с собою…
Все эти семь дней, которые Вихрь летел по Янтарному тракту, приближая их к морю, в Мёртвом мире Алёша шёл и шёл вперёд среди чёрных, продуваемых сильнейшим ветрилом валунов, а Чунг золотился над его головой, помогал найти дорогу. И, право, без этого сияния пришлось бы совсем туго. В некоторых местах мрак сгущался в непроницаемые, плотнейшие тени; и только при приближении Чунга тени эти нехотя расплывались, давали Алёше пройти, и сразу за его спиной сцеплялись вновь. Несколько раз это спасало ему жизнь — в этих непроницаемых тенях таились трещины, ведущие в какие-то неведомые глубины — Алёше приходилось разбегаться, чтобы перепрыгнуть через них; из трещин веяло нестерпимым, прожигающем холодом, и после каждого такого прыжка, Алёша дрожал от холода. Тогда сияние-Чунг спускался на него, согревал его. Небольшая, минуты в две передышка, и снова — вперёд и вперёд, на пределе сил: не только из-за того, что жаждалось поскорее добраться до Ворот, но и потому, что из почвы здесь веяло таким холодом, что и тепло Чунга не могло помочь. Холод этот, сквозь стопы подымался к измученному сердцу — и снова боль… Скорее, скорее же вперёд!..
И вот на седьмой день, продуваемое ветром нагроможденье каменных глыб неожиданно осталось за спиною. Раскрылся мрачный, весь в тёмных тонах простор, который был заполнен ветром столь сильным, что Алёша едва смог удержаться на ногах. Он прикрыл в одно мгновенье исхлёстанное лицо, и прокричал:
— Как же дальше то идти будем?!
— Здесь расщелина — прыгай ко в нёё…
Алёша бросился на голос Чунга, и упал в весьма широкую (метров трёх), расщелину, которая явно была прорублена какими-то существами невысокого роста (во всяком случае — глубина её не превышала полутора метров); стены были иссечены большими и малыми выемками; некоторые из них, как показалось Алёше, даже складывались в некие письмена — он даже пытался их прочесть, но ничего не вышло, только голова больше прежнего закружилась. Он оглянулся — расщелина вытягивалась прямо, и на значительном расстоянии терялась в ледяном сумраке — там угадывалось какое-то движенье, и, сжав зубы, Алёша пошёл вперёд.
Идти приходилось согнувшись — ведь глубина расщелины не превышала полутора метров, а несущийся над ней ледяной ветрило всё усилился, и полнился мельчайшими, но ранящими словно ледяные иглы, камешками.
…Алёше показалось, что он прошагал не менее двух вёрст — ноги, да и всё тело ломило. Холод раскатывался по жилам от сердца, и, когда он увидел первые, показавшиеся необычайно уродливыми фигуры. Алёша стремительно, вздрагивая, подошёл — к нему обернулись. Действительно — уродливые. Все какие-то скрюченные, но при этом и мускулистые чрезвычайно; лица их все взрыты, бесформенны темны, и, судя по всему — такие же холодные как и камень. Мутные глаза без всякого выражение глядели из под низко нависших век.
— Ну же! — нетерпеливо воскликнул Алёша. — Кто на меня наброситься?.. Или все разом?.. Ну да, конечно — всё разом, иначе вы и не можете…
Выражение их взрытых лиц нисколько не изменилось, и все они вдруг потеряли всякий интерес к Алёше, и повернулись к своей работе. А занимались они тем, что взмахивали молоточками, с отчаянной силой ударяли ими, и, выбивая из каменной поверхности искры, отламывали небольшие кусочки. Рядом суетились иные человечки — они складывали эти кусочки на носилки, с явной натугой приподымали; и несли куда-то, среди рядов таких же — откалывающих и собирающих…