Пропасть
Шрифт:
Разнообразные чувства возникли в Камском, и некоторое время он молчал, чтобы овладеть ими. Прежде всего его уязвил тон доктора, в котором, как ящерица в траве, скользнула насмешка; потом он подумал, что доктор чего-то не понимает, но чего именно, сразу не мог решить. По внешности доктор прав, и он не имеет никакого основания считать явление галлюцинацией. Но он никогда не верил в возможность сношений с загробным миром. Тайные силы могли воздействовать на душу человека, но не мертвецы вставать из могил. И в то же время Камский понимал, что ставить пределы беспредельной возможности он не может.
— Это совсем другое, — пробормотал Камский,
Душевные колебания были мучительны и раздражали его, но из самых глубин существа подымался какой-то неодолимый протест, стихийно выталкивающий всякую мысль о признании призрака. Это было и понятно и не понятно одновременно, и Камский разрешил болезненную комбинацию несовместимого тем, что сказал себе:
— Что я ему стану объяснять?.. Все равно не поймет!
Но доктор уже сам овладел собой, и на его здоровом рыжем лице явилось прежнее выражение уверенности и спокойствия.
— Прежде всего вы сами должны бороться со своей болезнью. В сущности говоря, вы напрасно так испугались своего видения. Этим испугом вы только придали ему силу, которой оно не должно было иметь, если бы вы отнеслись с известным самообладанием. Что такое галлюцинация? Продукт собственного воображения… Испугаться галлюцинации — все равно, что испугаться собственной тени. Надо не пугаться, а бороться… На вашем месте я бы заговорил со своим призраком, и именно о том, что, очевидно, составляет скрытую причину его возникновения… Тогда произойдет что-нибудь из двух: или спокойствие ваше, так сказать, механическим путем уничтожит галлюцинацию, или ваше воображение не даст вам ответа, и тогда призрак развеется, как дым, потеряв пищу, необходимую для его существования.
Когда Камский уходил, доктор проводил его до дверей и, на мгновение опять изменяя своему ледяному спокойствию, сказал:
— Вот ваша мистика!.. Это яд, способный производить ужасные разрушения в человеческой психике… Вы не хотите ждать, пока наука, в которую вы же сами верите, откроет вам точным путем тайны жизни и смерти, и предпочитаете строить не подлежащие никакому критерию гипотезы, только расстраивающие мозг.
V
Странная сложность мыслей была результатом визита к доктору. Окончательно убежденный, что сделался жертвой болезни, Камский вдруг начал ловить себя на смутных предположениях. Казалось, какая-то невидимая сила, неотступно боролась в нем с инстинктивным отталкивающим протестом, и душа Камского металась среди борющихся стихий как былинка во мраке бури.
Галлюцинация повторилась в тот же вечер.
Точно так же в наступившей кристально-чуткой тишине пронеслось нечто, волнующее сердце непонятной тревогой, и вне определенного момента перед Камским уже сидел его умерший друг.
— Итак, ты не веришь в то, что я не галлюцинация, не бред твоего расстроенного воображения, — говорил призрак, и голос его был так слаб и глух, как будто приходил издалека, сквозь запертые двери. — Ты, такой смелый и умный человек, хочешь лечиться от истины, которая составляет мечту всего человечества, в которую ты всегда инстинктивно верил и которая сама приходит к тебе!.. Неужели ты не понимаешь всего ужаса своей слабости?..
Крепко сжав руки, чтобы не поддаться ужасу и дрожи, Камский, выпрямившись, сидел на своем месте и широко открытыми глазами смотрел на призрак. В его горящем мозгу в хаотически-безумном вихре проносились тысячи мыслей.
— Вот
— Потому, что ты и действительно мираж, — молча отвечал Камский, с невероятным усилием овладевая слабеющей мыслью. — Это глупо… выходец из загробного мира в пиджаке… воплощение лишенного плоти… Детский вздор!
— Друг, — сказал призрак, и нечеловеческая грусть прозвучала в его тихом голосе, — а что если то, что ты всегда считал нелепостью, и есть правда?.. Ведь всякая гипотеза о загробном мире, как бы она прекрасна и сложна ни была, так же висит в воздухе, как и самая детская фантазия библейского пророка… Что бы ни предположил твой ум, он может ошибиться, а то, что тобой отвергнуто, может оказаться истиной…
«Это я сам говорю!» — подумал Камский.
— Вот ты не веришь уже и тому, что слышишь, — ответил призрак, и голос его стал еще глуше и тоскливее. — Но если ты не веришь своим ушам, если ты не поверишь тому, что говорит тебе друг, перешагнувший грань между жизнью и смертью, чему же и зачем ты будешь верить?.. Если нельзя поверить даже голосу из-за могилы, то какою же праздною потерей жизненных сил является тогда всякая мысль о Боге, о загробной жизни! Зачем тогда убивать себя неразрешимыми загадками?.. Оставь, если так, эту тайну будущему и сделайся таким же плоским и земным, как и все…
— Я не верю тебе потому, что все-таки не могу знать, пришелец ли ты с того света или бред, — бледнея от мучительных судорог в висках, возразил Камский громко. — Докажи, что ты пришел оттуда, скажи… Существует ли загробная жизнь?
— Ты же видишь меня, — тонко; улыбаясь, сказал призрак.
— Но ты, может быть, бред! — со странным раздражением крикнул Камский.
— Слушай же, — раздался тихий голос, — то, что люди называют душой, есть особая, стоящая за пределами человеческого восприятия материя, которая вырабатывается организмом. По смерти организма она отделяется от уже ненужного трупа, предназначенного простому разложению, и свободно витает в пространстве.
Голос призрака начал становиться все глуше и тише.
— Мы окружаем вас, живем с вами одним содроганием… Проходят века, и каждая душа пребывает на земле, пока не пройдет все, что явилось следствием ее земного бытия… И то, что вносит в жизнь творческое начало, доставляет ей великое, непередаваемое наслаждение; то, что разрушает жизнь, причиняет неведомые вам муки…
— Но почему же эти муки и наслаждения? Не все ли равно?.. — сказал Камский, усиливаясь поймать какую-то мысль, неуловимо скользящую по краю сознания.
— Потому, что творчество вечно, а разрушение уходит во тьму и в этом залог вечной жизни… Когда зло теряет свои корни, и последствия его уходят из мира, и уже ничего не остается от бывшей жизни души, она сама вторично умирает, растворяется в вечности, тьме и безмолвии… Будет миг, когда живая жизнь, преисполненная великого творчества, сольется с теми душами, земная жизнь которых положила ему начало, и тогда живой и загробный миры станут воедино и жизнь вечную… И тогда…
— Ты бред! — вскрикнул Камский, вскакивая в неизъяснимом волнении, — ты говоришь то, что я уже слышал, думал, чувствовал и забыл… Ты — моя мечта! Ты не говоришь мне ничего нового, ты только повторяешь мною забытое!