Пропавшая
Шрифт:
– Сожалею, док, но я позаботился о своей защите. – Я указываю на Али, которая несет мои вещи в полиэтиленовом пакете. Это все, что я хочу отсюда забрать.
Впервые после ранения я чувствую себя по-прежнему. Я снова следователь, а не жертва. Сотрудники больницы начинают появляться в коридоре. Слух распространился. Они пришли попрощаться. Я пожимаю руки и бормочу «спасибо», ожидая, когда приедет лифт.
Двери открываются, и появляется Мэгги. С синяками вокруг глаз и перебинтованным носом она похожа на панду. Я не знаю, что ей сказать.
– Вы собирались уехать не попрощавшись?
– Нет.
Али передает мне цветы, и Мэгги, просияв, обнимает меня,
Я пересекаю фойе, покачиваясь на костылях. Моя нога окрепла, и, если я по-настоящему сосредоточусь, то скорее стану напоминать человека, которому что-то попало в ботинок, чем того, кто получил пулевое ранение. Все новые врачи и сестры подходят попрощаться. Я знаменитость – следователь, который пережил покушение. Но я хочу, чтобы мои пятнадцать минут славы [35] поскорее закончились.
35
…пятнадцать минут славы… – Отсылка к известнейшему афоризму американского художника, режиссера и писателя, основоположника и одного из лидеров поп-арта Энди Уорхола (19287-1987), выражающему важнейший культурно-эстетический императив этого направления: «Каждый имеет право на свои пятнадцать минут славы».
Везде полно полицейских, охраняющих входы и крыши. В черных бронежилетах, вооруженные автоматами. Никто из них не знает, что делать. Предполагается, что они должны меня охранять, а я ухожу.
Али прокладывает путь, я иду за ней к выходу, потом по бетонным ступенькам к парковке. Подходя к машине, я замечаю Джона Кибела, прислонившегося к бетонной опоре. Он не приближается. Он просто ест арахис, бросая скорлупу в аккуратную кучку у ног.
Я ненадолго покидаю Али, подходя к нему.
– Ты навещаешь больную бабушку или ждешь меня?
– Думал, что подвезу тебя до дому, но, вижу, ты подстраховался, – отвечает он, окинув Али взглядом с головы до ног. – Немного молода для тебя, не находишь?
– Это не твое дело.
Мы несколько секунд смотрим друг на друга, потом Кибел улыбается. Я становлюсь слишком стар для таких соревнований.
– Что именно тебе нужно?
– Думал, может, ты пригласишь меня в гости.
– Что, ордер не раздобыл?
– Похоже, что так.
Ну и наглость! Он не смог убедить судью выдать ордер на обыск моей квартиры, а теперь ждет, что я соглашусь на это просто так. Из подобных вещей и складывается дело. Если я скажу «нет», Кибел заявит, что я отказываюсь сотрудничать.
– Слушай, в нормальных обстоятельствах, ты знаешь, я бы с радостью позволил тебе прийти. Если бы я только был уверен, что прибрал в доме и купил чего-нибудь к чаю, но ведь меня не было дома несколько недель. Давай в другой раз.
Я поворачиваюсь, опершись на костыли, и возвращаюсь к Али.
Она поднимает бровь.
– Не думала, что он ваш друг.
– Сама знаешь, все за меня переживают.
Я забираюсь на заднее сиденье черной «ауди». Али садится за руль, машина делает круг по парковке, проезжает под поднятым шлагбаумом и оказывается на улице. За все это время Али не произносит ни слова. Ее взгляд перемещается от зеркал к дороге. Она специально то сбрасывает, то прибавляет скорость, перестраиваясь из ряда в ряд, проверяя, не следуют ли за нами.
Али
– Сэр, при всем моем уважении, либо вы наденете жилет, либо я прострелю вам вторую ногу и отвезу обратно в больницу.
Глядя на ее лицо в зеркале, я нисколько не сомневаюсь, что она это сделает. В моей жизни слишком много женщин, и мне за это не приплачивают.
Мы едем на юг через Кенсингтон и Эрлс-Корт [36] , мимо туристических отелей и забегаловок. Детские площадки заполнены мамашами и детишками, играющими на ярких качелях-каруселях.
36
Кенсингтон, Эрлс-Корт – районы в Западном Лондоне.
Рейнвилл-роуд идет параллельно Темзе, напротив – водопроводная станция «Барн-Элмс». Мне нравится жить у воды. По утрам можно посмотреть из окна спальни на огромное небо и представить себе, что живешь вовсе и не в городе с населением семь миллионов.
Али останавливает машину перед домом, оглядывает тропинки, ведущие к реке, и дома на противоположной стороне улицы. Выйдя из машины, она быстро взбегает по ступенькам и открывает дверь моим ключом. Осмотрев комнаты, возвращается за мной.
Поддерживаемый Али, я хромаю домой. На коврике скопились невскрытые письма, счета и рекламки. Али сгребает их в охапку. Сейчас у меня нет времени разбирать почту. Надо быстро уходить. Затолкав корреспонденцию в пакет, я иду по дому, пытаясь что-нибудь вспомнить.
Я знаю свое жилище наизусть, но знакомые картины не приносят утешения. Привычные размеры, цвета, мебель. На столиках в кухне ничего нет, в раковине стоят три кружки из-под кофе. Значит, у меня были гости.
Кухонный стол засыпан обрывками оранжевого полиэтилена, липкой ленты и пенопласта, который резали столовым ножом с зубчиками. Видимо, я что-то заворачивал. Пенопластовая крошка лежит на полу, как искусственный снег.
У телефона я нахожу свой дневник, открытый на дне накануне стрельбы. Это вторник, двадцать пятое сентября. Под обложкой скомканный счет за объявление в «Санди таймс». Текст написан моей рукой:
Требуется вилла с шестью спальнями. Желательно с бассейном. Патио. Сад. Недалеко от Флоренции. Сент. / окт. Оплата за два месяца.
Я оплатил объявление кредитной картой за четыре дня до стрельбы. Зачем мне понадобилась вилла?
В конце объявления напечатан незнакомый номер мобильного телефона. Я беру трубку и набираю его. Металлический голос отвечает, что абонент недоступен, но я могу оставить сообщение. Звучит гудок. Я не знаю, что сказать, и не хочу оставлять своего имени. Это может быть небезопасно.
Повесив трубку, я пробегаю взглядом записи в дневнике, натыкаясь на последние напоминания о неоплаченных счетах и назначенные приемы у дантиста. Должны же здесь быть какие-то улики. И тотчас бросается в глаза имя – Рэйчел Карлайл. На протяжении последних десяти дней перед стрельбой я встречался с нею шесть раз. Волна надежды накрывает меня.
Снова пролистывая дневник, я смотрю записи за предыдущий месяц. Во второй четверг августа я записал имя Сары Джордан – той самой девочки, которая ждала на крыльце, когда выйдет Микки. Я не помню, чтобы встречался с Сарой. Сколько ей сейчас – двенадцать, может, тринадцать?