Пропавшая
Шрифт:
– Почему вы мне поверили?
Он окидывает меня холодным взглядом.
– У меня что, был выбор?
Внезапно я осознаю дилемму, перед которой он стоял. Неважно, жива Микки или мертва, Алексей должен был предоставить выкуп. Речь шла о том, чтобы спасти свое лицо, пусть даже хватаясь за соломинку. Что если была хотя одна тысячная доля вероятности, что он вернет свою дочь? Он не мог упустить ее. Как это выглядело бы со стороны? Что сказали бы люди? Отец должен верить в невозможное. Он обязан охранять своих детей и приводить их домой.
Возможно, из-за этих
– Вчера меня пытались убить.
– Да что вы? – Он складывает пальцы домиком. – Наверное, вы им что-то не вернули.
Звучит цинично, но это не признание.
– Мы можем все обсудить.
– Как джентльмены? – Теперь он подшучивает надо мной. – Вы говорите с акцентом.
– Нет, я родился здесь.
– Возможно, но вы все равно говорите с акцентом.
Он вытаскивает из кармана упаковочку сахара и откусывает край.
– Моя мама немка.
Он кивает и высыпает сахар в рот.
– Zigeuner? – Это немецкое название цыгана. – Отец говорил, что цыгане – это восьмая чума египетская [42] .
Это оскорбление произносится безо всякой злобы.
– У вас есть дети, инспектор?
– Близнецы.
– И сколько им?
– Двадцать шесть.
– Вы их часто видите?
– Теперь нет.
– Может, вы забыли, каково это. Мне тридцать шесть лет. Я совершал поступки, которыми не могу гордиться, но я способен с этим жить. Сплю как младенец. Но, скажу я вам, мне наплевать, насколько большой у кого-то счет в банке, – если у него нет детей, у него нет ничего ценного. Ничего! – Он почесывает шрам на щеке. – Моя жена давно меня возненавидела, но Микаэла всегда оставалась бы наполовину моей… моей половиной. Она выросла бы и сама приняла решение. И она простила бы меня.
42
…восьмая чума египетская. – Отсылка к ветхозаветному рассказу о Десяти казнях египетских (Исх., 7-12).
– Вы думаете, что она погибла?
– Я предоставил вам право убедить меня в обратном.
– Значит, у меня были твердые доказательства.
– Надеюсь.
Он поворачивается и собирается уходить.
– Я вам не враг, Алексей. Я просто хочу узнать, что произошло. Что вы знаете о снайпере? Он работает на вас?
– На меня? – Его смех звучит презрительно.
– Где вы были ночью двадцать четвертого сентября?
– А вы не помните? У меня есть алиби. Я был с вами.
Он поворачивается и кивает русскому, ожидающему его, как собака, привязанная к столбу. Я не могу позволить уйти человеку, который владеет необходимой мне информацией. Он должен рассказать мне о Рэйчел и о выкупе. Схватив Алексея за руку, я выворачиваю ее, пока его спина не сгибается и он не падает на колени. Мои костыли стучат по тротуару.
Прохожие и посетители
– Вы арестованы за сокрытие информации от следствия.
– Вы совершаете большую ошибку, – шипит он.
– Не двигайтесь!
У меня за спиной вырастает фигура, теплый ствол пистолета упирается в мой затылок. Это русский, огромный, застывший как статуя. Внезапно его внимание переключается на другой объект. Али стоит в классической полицейской стойке, целясь ему в грудь.
Все еще удерживая руку Алексея, я наклоняюсь к его уху.
– Вы этого хотите? Чтобы мы друг друга перестреляли?
– Нет, – говорит он.
Русский отступает на шаг и убирает пистолет в кобуру. Он внимательно смотрит на Али, запоминая ее лицо.
Я уже веду Алексея к машине. Али следует за мной, пятясь, наблюдая за русским.
– Позвони Карлуччи! – кричит Алексей. Карлуччи – его адвокат.
Опустив голову, он садится в машину. Я забираюсь на сиденье рядом с ним. Мое пальто свисает со спинки переднего кресла. Али не произнесла ни слова, но я знаю, что ее мысли бегут быстрее, чем когда-либо прежде.
– Вы пожалеете, – угрожающе шипит Алексей, глядя мимо меня в окно. – Вы сказали, что обойдемся без полиции. Мы заключили сделку.
– Тогда помогите мне! Скажите! Что произошло той ночью?
Он двигает во рту языком, словно обсасывает мысль.
– В меня стреляли. Со мной случилась штуковина, которая называется «обширная преходящая амнезия». Я не помню, что произошло.
– Идите к дьяволу!
Когда мы приезжаем в полицейский участок на Харроу-роуд, Фрэнк Карлуччи уже находится там. Маленький, загорелый, типичный итальянец, лицо покрыто морщинами, как грецкий орех, кроме области вокруг глаз – поработал хирург.
Он несется за мной по лестнице, требуя встречи со своим клиентом.
– Можете подождать своей очереди. Он должен пройти процедуру оформления.
Али осталась в машине. Я возвращаюсь к ней.
– Присмотри за пальто.
– Что мне сделать?
– Найди профессора. Скажи, что он мне нужен. Потом поищи Рэйчел. Должна же она где-то быть.
На лице Али масса вопросов. Она сомневается в том, что я знаю, что делаю. Я пытаюсь изобразить самоуверенную улыбку и возвращаюсь к Алексею.
Когда мы входим в комнату для задержанных, воцаряется тишина. Клянусь, я и правда слышу, как растут цветы в горшках и как высыхают на бумаге чернила, – так тихо становится вокруг. Эти люди – мои друзья и коллеги. Теперь они отводят глаза и не обращают на меня внимания. Может, я все-таки погиб на реке, просто еще не понял этого?
Я оставляю Алексея с Карлуччи в комнате для допросов. У меня сильно колотится сердце, и я не могу собраться с мыслями. Сначала звоню Кэмпбеллу. Он на совещании в Скотленд-Ярде, поэтому я отправляю ему голосовое сообщение. Через двадцать минут он врывается в участок, мечтая, чтобы ему под ноги попалась кошка, которую можно пнуть.