Пропавшее сокровище
Шрифт:
– Конечно, сэр!
– с величайшей готовностью воскликнул Джейк Бельский. Пожалуйста, оставьте у себя этот пергамент. Отец сказал, что он принесет счастье тому, кто захочет присоединить этот титульный лист к книге, от которой он отделен.
Он встал. Кортец нажал кнопку звонка.
– Приходите завтра.
– С удовольствием, сэр.
– Не "сэр", а "месье", - снисходительно поправил Кортец.
– Обращение "сэр" во Франции многие не любят. Да и не только во Франции.
– Понимаю, месье...
Зашуршала шелковая юбка. Вошедшая
– Мадлен!
– напыщенно произнес Кортец.
– Князь Джейк Бельский завтра будет у меня в десять утра. Проводите его прямо в кабинет.
Мадлен грациозно сделала книксен перед князем Джейком Бельским.
В КАФЕ "ГУИНПЛЕН"
В тот же день Педро Хорхе Кортец посетил кафе "Гуинплен". Он давно здесь не был, но завсегдатаи узнали его сразу. Это были маршаны перекупщики картин, небогатые антиквары, художники молодые и уже много лет "подающие надежды", натурщицы, любители картин и редкостей. В кафе, как всегда, было шумно, но шум усилился, когда в дверях показалась массивная фигура Кортеца. Среди посетителей было немало тех, на ком иногда неплохо зарабатывал месье Кортец, и тех, кто иногда зарабатывал (не слишком много) с его помощью. Послышались возгласы:
– Ого! Дон Педро собственной персоной!
– Великий конкистадор из Стамбула!
– Салют, месье Кортец! Присаживайтесь!
Отвечая на приветствия и помахивая волосатой рукой со сверкающими камнями на коротких пальцах, месье Кортец внимательно оглядывал зал.
– Он кого-то ищет...
– сказала маленькая натурщица с большим черепаховым гребнем в золотой копне волос.
– Да уж, наверное, не тебя, - ответил ей молодой, весьма кудлатый художник со старинным жабо вместо воротничка и с большой пиратской серьгой в левом ухе.
– Кто-то сегодня заработает, - меланхолично произнес старый "маршан", провожая Кортеца кислым взглядом.
– Это ловкач!..
К Кортецу подошел буфетчик, круглоголовый человек в белом переднике.
– Месье Кортец, вы кого-то ищете?
– Да, месье Птибо. Мне нужен профессор Бибевуа.
– Он уединился. Что-то пишет в бильярдной.
– Мерси...
Кортец хотел пройти в бильярдную, но что-то вспомнил и спросил:
– Он должен вам, месье Птибо?
Буфетчик развел руками:
– Как всегда, месье Кортец.
– Много?
– Неделю уже не платит. Три тысячи франков. При нынешнем курсе это, конечно, не так уж много, но...
– О ла-ла! Узнаю профессора!
– Кортец похлопал буфетчика по плечу.
– Не унывайте, месье Птибо. Может быть, мне удастся это дело уладить.
Он прошел в соседнее помещение. Здесь стояла относительная тишина, слышно было только, как щелкают белые шары на зеленых лужайках бильярдных столов, стукаясь друг о друга. Время от времени маркер торжественно возглашал:
– Карамболь, месье Роже! Тридцать два!.. Карамболь, месье Капо! Шестнадцать!.. Удар
В углу подле стойки с киями, у подоконника, примостился на вертящемся стуле пожилой человек, облаченный в невероятно потертую визитку. Худобой своей, чахлым лицом, острой бородкой и похожими на пики усами он напоминал Дон-Кихота, а длинными руками и большими оттопыренными ушами орангутанга. Сзади был хорошо виден его стриженый угловатый череп, посеребренный сединой. Человек быстро писал. Перо его авторучки стремительно порхало по бумаге, исписанные листы он неуклюже отодвигал в сторону. Это и был Леон Бибевуа, которого все знакомые называли "профессором", хотя вот уже десять лет прошло с тех пор, как он был изгнан из последней гимназии за пристрастие к крепким напиткам.
Кортец очень хорошо знал этого странного человека, обладавшего энциклопедическими познаниями, с феноменальной памятью, неудачника, пьяницу, но в свое время очень неплохого педагога. Бибевуа великолепно знал историю, в том числе и историю всех видов искусства; он, не глядя на подпись, мог безошибочно назвать автора картины (если тот был, конечно, известен). Он знал также все, что касалось мировой литературы, в особенности литературы древней. Кроме того, Бибевуа в совершенстве владел языками, на которых уже давно никто не говорил: латынью, древнегреческим и санскритом.
Кортец часто пользовался консультациями Бибевуа и с уважением относился к нему, не обращая внимания на странные манеры "профессора". Сейчас он видел, что Бибевуа увлечен какой-то работой; обычно высокомерный и бесцеремонный с бедняками, Кортец все же не решался окликнуть его.
– Месье Кортец!
– не оборачиваясь, сиплым голосом сказал Бибевуа.
– Вы хотите помешать мне работать?
Кортец догадался: Бибевуа увидел его отражение в темном стекле окна.
– О нет, профессор, я подожду...
– Вам придется ждать еще час. Я пишу статью вместо одного идиота, облеченного ученой степенью бакалавра.
– Это интересно. Какая тема?
– Палеографическое исследование эволюции заглавных букв в минускульном письме девятого века...
– О ла-ла!
– с уважением воскликнул Кортец.
– А что это за письмо? Кто его автор?
– Вы невежда, месье Кортец!
– просипел Бибевуа, не переставая строчить свою статью.
– Это не чье-либо личное письмо, а тип латинского рукописного письма. Выражаясь современным языком, это шрифт, которым написано большинство рукописей латинских классиков...
– Понимаю, профессор. Я пришел не вовремя, но... видите ли, у меня примерно та же тема, - стараясь говорить возможно мягче, сказал Кортец.
– Тоже статья?
– Нет... Консультация... Со мной древняя рукопись.
Бибевуа перестал писать и повернулся к нему всем телом:
– Покажите.
Кортец передал ему пергамент, оставленный Джейком Бельским. Теперь пергаментный лист был прикреплен углами к ватманской бумаге, и таким образом его обратная сторона была закрыта.