Пропавшие без вести
Шрифт:
На них наседали, теснили, хватали за руки, целовали, заглядывали им в лица.
— Построить роту! — прозвучала команда.
— Становись!
Толпа бывших пленных отхлынула, освобождая место для построения.
Иван стал в строй своего отделения. Строился взвод, строилась рота.
— Смир-но!..
— …Фашистские палачи получили приказ уничтожить лагерь советских военнопленных. Красная Армия вовремя подоспела. Лагерь смерти освобожден из фашистской неволи, тысячи наших советских людей спасены
Он стоял в строю, среди красноармейцев, а вокруг толпились тысячи бывших пленников ТБЦ. Задние напирали на передних — всем им хотелось быть ближе к освободителям. Сколько знакомых лиц! Но Иван не видел Машуты. Где же Машута? Где она? Он растерянно перебегал глазами с лица на лицо, пока не понял, что в толпе вообще нет женщин.
— …Охрана территории самого лагеря и охрана порядка в лагере доверяется вооруженному отряду бывших военнопленных, — продолжал капитан. — Командиры взводов, ко мне! — властно позвал он.
В толпе, окружавшей роту, Балашов увидал Батыгина, Маслова, Женю Славинского, Волжака…
— Смир-рно-о! — раздалась команда.
Капитан еще что-то громко сказал, но Иван не слыхал его слов: он в это время заметил на носилках, с которыми шли санитары, безжизненное лицо Павлика. Он видел, как Женя Славинский рванулся к Самохину из толпы.
— Балашов, ко мне! — приказал командир взвода.
Иван шагнул из рядов, подбежал к командиру. Лейтенант взглянул на часы:
— На два часа, до восьми ноль-ноль, можете быть свободны. Идите побудьте с друзьями.
— Слушаюсь, два часа, до восьми ноль-ноль, быть свободным, — повторил Балашов и услыхал, как в толпе бывших пленников кто-то ахнул и как прошел говор.
«Узнали меня!» — подумал Иван, но он продолжал стоять «смирно», глядя в лицо командира.
— Вольно, — сказал командир. Он тепло и по-дружески улыбнулся. — Рад, Балашов? — спросил он.
— Еще бы, товарищ лейтенант! Знаете, как… у меня ведь невеста тут… — Иван захлебнулся словом, зажмурился и крутнул головой, не сдержав слезы радостного волнения.
— Ну, идите, идите! — Командир еще раз взглянул на часы.
— Взвод, напра-ву! — услышал Иван его голос уже у себя за спиной.
Он шагнул к толпе пленных.
— Товарищ фельдшер!
— Иван!..
— Здорово, Ванюша! — радостно закричали вокруг.
— Да это же старшой из карантина! А объявили — повешен!
— Балашо-ов! Вот так штука!
— Ива-ан!
Его тесно сжимали со всех сторон, целовали.
Тут были близкие и друзья, а среди них и едва знакомые люди, однако не было между ними различия в радости, в теплоте, в счастье
И вдруг, едва видная за плечами мужчин, с силой протискавшись между ними, вырвалась из толпы и кинулась Балашову на шею маленькая Наташа.
— Карантиныч! Неужто ты?! В форме, в погонах… Какой ты красивый! Голубчик!.. Значит, они тебя не повесили…
Она целовала его в щеки, в глаза, в губы, едва доставая, повиснув на шее.
— Наташа! А где же Машута? — спросил Иван. — Маша где?
Она испуганно разняла свои тоненькие, детские руки и широко, во внезапном страхе, в растерянности, открыла глаза, глядя на него снизу вверх.
— Машута?! А ты… разве ты не знаешь? — жалобно пролепетала она.
— Да она же в тот день, как его увезли в гестапо… — сказал рядом женский голос.
Иван взглянул на лицо говорившей женщины, и вдруг оно поплыло, задрожало, как будто в воде. Он не узнал ее, да и зачем узнавать! Он все понял…
— Умерла? — произнес Балашов и не услышал сам своего голоса за каким-то туманом, который затмил глаза и набился в уши.
Емельян опускался куда-то в сладкую темноту, из которой до него доносились отрывистые слова:
— Пинцет, говорю! Зонд! Свети ближе!.. Тампоны! Еще тампоны! Бойчук, следи за раствором!
Голос врача доходил до Баграмова будто откуда-то издалека, и все уже утонуло, ушло, растворилось. Но вот барак содрогнулся от взрыва, со звоном посыпались где-то рядом стекла.
— А ты бы под стол залез! — явственно услыхал вдруг Баграмов злые слова Куценко. — Раненого держи! Клава, эфир! Да свету же больше, черт вас… военные люди! — строго сказал Куценко. — За пульсом следи…
Опять грохнул взрыв, но только теперь уже как-то глухо, словно прикрытый ватным одеялом.
— Зачем я вскочил? — вслух механически повторил Баграмов, не понимая уже значения этих слов.
— Раненых принесли! — крикнул кто-то над ухом Баграмова.
И потом наступил надолго темно-красный покой и ватная тишина. Потом тишина стала синей и светлой. И вдруг она разорвалась криками радости. Кричали «ура». Смеялись. Кто-то возбужденно и громко крикнул что-то непонятное…
Сон разорвался, но не было сил ничего осмыслить, — как будто в детстве на ярмарке, все вертелось, пестрело, кричало не в лад.
— Откройте же затемнение, утро! — отчетливо потребовал чей-то голос рядом, отдельный, осмысленный голос.
— Тампон! — приказывал Опанас Куценко, как раньше отрывисто. — Зонд… Другой, не этот…
Но Куценко говорил далеко в стороне от Баграмова. Емельян догадался, что его уже вынесли из операционной в соседнее помещение и голос Куценко слышится за переборкой.