Пропавшие без вести
Шрифт:
— А у самих у них, у Лопатина?
— У него сейчас тихо. В окопы доставили горячую пищу, раненых отправляют в тыл. Он просил разрешения обратиться к вам лично.
— Давайте, — кивнул Балашов. — Слушаю вас, товарищ полковник, — сказал он, взяв трубку.
— Я бы считал, что надо использовать ночь, чтобы «выдать махорку» войскам, — с трудом произнес комдив. — Не примите это за слабость духа…
«Выдать махорку» по условному шифру значило отойти на запасный рубеж, на левобережье Днепра. Это могло быть сделано
— Об этом не может быть речи, товарищ полковник! Не повторяйте! — оборвал его Балашов. — Приказываю вам удерживать занятые рубежи, — строго добавил он. — До свидания.
«Придется выехать самому поближе к дивизиям, на передовой КП, — подумалось Балашову. — А то начинаются скверные настроения. Но пока прибудешь… Кого же оставить здесь? Бурнина?.. Да, придется…»
Балашов продолжал работу и вдруг сказал себе вслух:
— Да, придется!.. — Он принял решение ехать.
— Ивакин у телефона, товарищ командующий! — вдруг радостно крикнул Бурнин.
«Да-а, «командующий»!» — с горькой иронией сказал про себя Балашов. Он решил так или иначе выяснить начистоту все с Ивакиным, сказать ему, что при сложившихся отношениях штаб не может успешно работать. С этой решимостью он отозвался по телефону.
— Петр Николаич, здравствуй! Потерял ты меня? Извини! — зашумел Ивакин. — Слушай, что там такое творится, на «Ангаре»? Ведь там же фашистские танки! Ни черта я понять не могу… Где прорыв? Я чуть не нарвался! Так драпанул от них по лесу… Как рысак! Марафонский рекорд устанавливал!
Известие было дурное. Оно могло означать черт знает что. Фашистские танки! А он-то туда собирался сейчас поехать!.. Но Ивакин, этот жизнерадостный человек, никогда не терял бодрости. Она поневоле передалась Балашову.
«Не может быть, чтобы человек с таким характером, только что избежавший жуткой опасности и сохранивший способность говорить, как всегда, весело, был не прям и не искренен! — подумалось Балашову. — Недаром я так добивался с ним связи!»
Он рассказал Ивакину вкратце о своих опасениях, что Ермишин не вывезен вовремя и, возможно, даже оказался в плену, потому что у Дубравы можно предполагать прорыв, сказал о последнем приказе Ермишина по поводу Чебрецова.
— Что ты знаешь об этом приказе и о планах Ермишина, Григорий Никитич? — спросил Балашов. — От Острогорова более часа ни слуху ни духу…
— Ничего я не знаю. Я же с утра был в дивизиях правого фланга!
Балашов облегченно вздохнул.
— Ты где находишься? — спросил Балашов.
— «Десна» тридцать три — на КПП. А где сейчас Чебрецов? — живо спросил Ивакин, как будто он угадал, о чем думает Балашов.
— Больше всего боюсь, что его сомнут в такой обстановке на марше.
— Последнее сообщение — сорок минут назад, поступило из района Истомина, —
— В данный момент Чебрецов приближается к днепровской переправе. Главными силами должен следовать через Мостки и Поножовщину, — в один миг подсчитав время марша, сказал Балашов.
— Считаешь, остановить его, возвратить на исходный рубеж? — спросил Ивакин.
— Это было бы лучшим выходом, если только не поздно.
— Все. До свидания. Перехвачу! — уверенно отозвался Ивакин.
Трубка щелкнула, прежде чем Балашов успел сказать слово. На осенней лесной дороге в лесу, за полсотни километров от штаба, Балашов ощутил не только помощника, но энергичного, бодрого друга, который верит ему, полагается на его ум и знания, понимает его… Но главное, главное — верит…
Вдруг все стало легче. Даже туман неведения над картой начал рассеиваться. И из сплошных неизвестных, из иксов и игреков этого сомнительного и путаного уравнения, начали вырисовываться пути точных решений.
Выезжать самому нельзя, надо сидеть именно здесь и держать управление. Правофланговый прорыв у соседа может создать опасную ситуацию, угрожая разгромом Мушегянца и Лопатина. Лопатин был прав, надо просить разрешения фронта об отходе на запасной рубеж.
Фронт наконец отозвался. Балашов по телефону доложил обстановку, просил разрешения об отводе войск.
«Если Ермишин ранен, то отвечаете вы. Приказа об отводе на запасной рубеж не даю. Панике не поддавайтесь. Обстановка вами не обрисована. Удерживать рубежи. Жду донесения через час».
На этом связь порвалась, телеграфная лента застыла.
— Что с телеграфом?! — напал Балашов на дежурного по связи капитана.
— Не знаю, товарищ генерал. Не понимаю… У нас с аппаратом в порядке… — испуганно бормотал капитан.
— Переходите на радио. Вызывайте еще раз фронт, — потребовал Балашов.
На узел связи Балашову из оперотдела позвонил Бурнин.
— С участка соседней армии фашистские танки выходят во фланг и на КП Мушегянца. Охрана КП только что отразила атаку. Мушегянц просит разрешить ему отход, во избежание окружения, — доложил Бурнин.
— Приказ фронта — удерживать рубежи! — со злостью выкрикнул Балашов.
Он снял каску и вытep потный лоб рукавом шинели, но капли выступили опять в тот же миг на угловатых буграх над висками.
Удерживать рубеж — это значило подвергаться разгрому. Начать немедля отход на запасные рубежи — это значило сохранить живые силы и минимальный порядок хоть в части соединений, в тылы которых еще не проникли танки врага. Но отвод целой армии без приказа фронта мог рассматриваться как измена. «Панике не поддавайтесь», — сказали ему. При его биографии самовольный отвод на запасной рубеж мог обернуться прямым обвинением, которого не расхлебаешь…