Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек

Шерфиг Ханс

Я спросил, забрал ли он с собой вещи или оставил что-нибудь в комнате.

— Нет. Ничего путного не оставил. Можете сами убедиться в этом. Несколько листов бумаги. Начало какой-то рукописи. Желтый карандаш. Грязная рубашка. Несколько пар заскорузлых носков. Картонная коробка с вырезками из газет. Этот хлам не может возместить урон бедной женщине, живущей только на средства от сдачи комнат. И никто не может сказать, куда девался Вольбек.

Затем я позвонил в газету, еженедельник, в котором Поуль Вольбек пристраивал свои статьи. И здесь никто не знал о его местонахождении.

Он обычно появлялся регулярно, но в последнее время сгинул. И на почту ничего не присылал. Это тем более огорчительно, что он получил у них аванс и должен газете несколько статей.

Секретарь газеты был взбешен почти так же, как квартирная хозяйка с улицы Рерхольмсгаде.

Я решил разыскать его родственников и через них попытаться узнать адрес или какие-нибудь новости о нем после той размолвки. Но это тоже не принесло результатов.

Семья Вольбека уже много лет как порвала с ним. Он был той овцой, с которой никто не хотел знаться. В свое время его всячески поддерживали. Пора уже ходить на своих ногах. Они не знают, где он. Да, собственно, их это не интересует.

Оставался адресный стол. Справка стоила семьдесят пять эре. Мне выдали ее со старым адресом на улице Рерхольмсгаде, где я уже побывал. Итак, зазря выброшены семьдесят пять эре.

Стремление во что бы то ни стало разыскать следы пропавшего привело меня в военный призывной участок на Бремерхольмене. Там меня приняли с военной суровостью и посмотрели так, словно налицо все доказательства того, что я занимаюсь шпионажем в пользу иностранной державы. Долго рылись в книгах, перелистывали списки, но справки о местонахождении Вольбека так и не смогли дать. Мне намекнули, что, если он уехал за границу и не сообщил об этом в военный участок, его за это не погладят по головке. Стоит только ему ступить на датскую землю, как его ждет штраф или другое наказание.

На этом исчерпывались мои возможности разыскать человека, неожиданно исчезнувшего из Копенгагена. В полицию я не обращался. Кому польза, если возникнет скандал и Бранда арестуют? К тому же вся эта история меня лично не особенно касалась.

Фру Друссе — особа куда энергичнее. В своих поисках она продвинулась дальше. Поместила объявление в газете в рубрике «Личное»:

Поуль В.,

где ты? Сильвия тоскует. Откликнись!

Это не принесло результатов, и она понесла другое объявление:

Поуль В — бек,

Сообщи адрес! Волнуюсь! Опасаюсь самого страшного!

Сильвия Д.

Наконец появилось следующее:

Поуль Вольбек.

Любого, кто может что-либо сообщить о писателе Поуле Вольбеке, прошу сообщить по адресу...

На этот раз пришло несколько писем от кредиторов Вольбека.

Но эти люди не могли сообщить ничего нового. Они сами не знали, где он. И никто не слышал о нем с того самого дня, как он поссорился с Хаконом Брандом.

Глава 10

Бранд стал не только трезвенником, он теперь был обращенным, или, как он говорил, «преображенным».

Многие наверняка еще помнят религиозное движение, именовавшееся «оксфордским». В свое время оно вызвало немало шума и привлекло внимание прессы. Скандинавию с ним познакомил небезызвестный мистер Бакмен и его так называемая «команда».

За очень короткое время в Дании это движение успело оказать значительное влияние на многих. Среди первых его приверженцев оказался Бранд.

На собрании в Уллерупе в полумиле от Свенборга, где собралось множество народу во главе с командой мистера Бакмена, Бранд выступил с признанием своих грехов и с заявлением о своем обращении.

Собрание обставили с большой помпой, и оно послужило отличной рекламой движению. Бранд, по выражению самого Бакмена, был «ценным приобретением для Оксфорда».

В высшей степени откровенные признания Бранда слушались с величайшим напряжением, особенно женской половиной публики, и, когда он взволнованным голосом закончил свою длинную речь, раздался гром аплодисментов. Бранд отвечал благосклонным поклоном и чарующей улыбкой. И если он оказался полезен движению, то и движение не осталось в долгу у молодого художника. В течение одного дня Хакон Бранд стал известен всей стране и приобрел заказчиков, для которых живопись всегда была пустым звуком.

Теперь, после «обращения» Бранда, его весьма интересных признаний в речи на собрании в Уллеруне, известность Бранда (которую он успел приобрести, правда, не картинами своими, а разнузданным поведением) окончательно утвердилась.

«Оксфордская» встреча в Уллеруне транслировалась по всей стране, и я лично, сидя у репродуктора, слышал Бранда. Хотя он и старался придать своему голосу пасторскую елейность, я без труда узнал его.

Вначале он говорил об искусстве, назвав его божественным призванием. «Талант — это дар бога. Его следует направить так, чтобы он отражал дух божий. Художник должен позволить богу говорить через себя, должен быть медиумом. Он — нечто вроде микрофона для бога. (Аплодисменты.)

То, что материалисты называют разумом (Фи! Фи!), здравым смыслом, строгим критическим подходом, зрелым размышлением, — все это ничего не имеет общего с искусством, с божественным искусством.

Современное искусство — извращенность. Здесь человек восстал против божественного. Человек захотел уподобиться самому Создателю. Человек захотел улучшить природу. Улучшить природу, созданную богом!

Человек захотел поучать Создателя! (Смех.)

Когда человек стремится противопоставить себя богу, это значит: в него вселился дьявол. Он делает это неспроста. У него одна цель — смутить человека, сбить его с истинного пути.