Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек
Шрифт:
Пастору Неррегор-Ольсену сорок три года.
— Пожалуй, вечером, когда поеду в город, надену добрую старую студенческую шапочку, — говорит пастор и достает шапочку с книжного шкафа.
Пастор надевает ее, когда совершает прогулки по окрестностям пешком или на велосипеде. Она придает ему молодцеватый, бодрый вид. Впрочем, пастор еще молод. И вдобавок спортсмен. Право же, священнику совсем не обязательно быть рохлей.
Натянув шапочку на голову, пастор запевает громким, звучным голосом, который отдается во всех комнатах большого дома:
тра-ла-ла-ла-ла...
— Да ведь шапка вся в пыли, надо ее сначала почистить, — говорит пасторша и зовет горничную.
А пастор продолжает петь:
Den Burschenhut bedeckt der Staub...10
Дом-дом, дом-дом, домме!
О jerum, jerum, jerum, о quae mutatio rerum!11
Жена смеется:
— Шалун!
Дети тоже смеются. А отец продолжает:
Коль ты воистину студент...
— Ты и в самом деле настоящий студент, — замечает жена.
— Надеюсь, — говорит пастор. — Эх, приятно повидать старых друзей! Я от всей души радуюсь предстоящей встрече!
Пастор надевает фрак, лакированные ботинки и, выбрав в саду розу, втыкает ее в петлицу. Потом, напевая, заводит машину и катит из своего отдаленного прихода на встречу друзей в Копенгаген.
Глава 7
В университетской столовой в переулке Студиестреде сидит человек по имени Микаэль Могенсен.
Он сидит здесь уже двадцать пять лет. У него постоянное место в углу у стойки, где разливают кофе. Через окно, выходящее в переулок Санкт-Педерстреде, ему всегда видны часы на церковной башне, которые подтверждают, что в окружающем мире время по-прежнему течет своим чередом.
Все новые группы студентов приходят в столовую пить кофе и есть бутерброды. Они смотрят на Микаэля Могенсена даже с некоторым почтением и никогда не занимают его места в углу у стойки. Студенты сдают выпускные экзамены, на их место приходят другие, пьют кофе и едят бутерброды. Но никто не представляет себе столовую без Микаэля Могенсена. Он местный старейшина. Быть может, когда-то и он посещал университет. Перед ним до сих пор всегда лежит стопка книг. Но никто не видел его на лекциях. У него длинные волосы, черная борода и маленькие старомодные очки в металлической оправе. От всей его фигуры веет спокойным достоинством.
Каждой осенью появляются новые студенты, а старые исчезают. Облик завсегдатаев столовой меняется.
Один только Микаэль Могенсен по-прежнему восседает на своем месте в углу у окна. Всегда одинаковый, как бы забытый временем. Он пьет кофе и следит за стрелками часов на церковной башне.
Разумеется, ночует он где-то в другом месте. Но жизнь его протекает в столовой, и если бы кто-нибудь вздумал встретиться с ним, он должен был бы искать его именно здесь.
И вот кому-то действительно понадобилось увидеть Могенсена.
Однажды в полдень в столовой появились
— Столик занят, господа, — заявил Могенсен. — Я люблю пить кофе в одиночестве и желал бы быть избавленным от необходимости слушать болтовню, а может быть, и чавканье посторонних людей.
— Да мы же не посторонние, Могенсен! Неужели ты нас не узнаешь?
Могенсен близоруко взглянул па посетителей сквозь свои маленькие очки.
— Не имею удовольствия, господа. Не припоминаю также, чтобы я имел честь пить с вами на брудершафт, и поэтому, если мои собеседники настаивают на продолжении беседы, предпочитаю, чтобы они употребляли при обращении форму второго лица множественного числа, принятую у благовоспитанных людей.
Посетители рассмеялись.
— Ты все тот же! Такой же чудак! Неужто ты нас и вправду не узнаешь? Это Горн — Гаральд Горн. А я Кнуд Иоргенсен.
— Ах, вот что! — сказал Могенсен. — Ну что ж, прошу садиться. Вас нелегко узнать, господа! Обзавелись животиком, Иоргенсен? А знаменитый литератор потерял свою шевелюру? Я иногда читаю ваши статейки в «Моргенбладет», Горн. Слабовато. На уровне сочинений первого ученика. Но старательно, ничего не скажешь...
Посетители рассмеялись. Смех покрасневшего Гаральда Горна прозвучал несколько принужденно.
— А на каком поприще подвизаешься ты, Иоргенсен? Судя по размерам живота, трудом себя не изнуряешь?
— Управляю государством, — ответил Йоргенсен. — Занимаю скромную должность начальника одного из отделов Министерства внутренних дел.
— Что ж, это тебе как раз по плечу, не то что Горну, литературная деятельность! Мне случилось как-то перелистать вашу докторскую диссертацию, Горн, — «Наречия в «Посланиях» Хольберга»12. Увлекательная тема. Весьма важная и животрепещущая.
— Надеюсь, что моя диссертация принесет некоторую пользу, если мне удалось в ней доказать истинно датский характер творчества Хольберга, — ответил Горн.
— Разумеется. Не щадя живота своего, отстоим во славу божию датский дух хольберговских наречий! История нашей литературы, несомненно, улучшится, если сохранит свою национальную чистоту! Полагаю, что поборнику национальной литературы платят больше, нежели начальнику отдела?
— Еще бы! — ответил начальник отдела.
— А может, ты разрешишь поборнику национальной литературы предложить тебе чашку кофе или кружку пива? — примирительно спросил Горн.
— Спасибо. Лучше кофе.
— С пирожным?
— Спасибо. С бисквитным. Еще лучше так называемую «медаль». Она круглая, с кремом, а сверху квадратный кусочек мармелада. Впрочем, он раз от разу становится меньше.
— Знаешь ли ты, Могенсен, что нынче исполняется двадцать пять лет, как ты сидишь на этом стуле?
— Спасибо, мне это известно.
Могенсен посмотрел на часы церкви Святого Петра, которые много лет отмеряли для него время. Он рассчитывал просидеть на этом стуле еще по крайней мере лет двадцать пять. Могенсен не подозревал, что четыре года спустя ему предстоит умереть необычной и страшной смертью. Но это уже другая история.