Пропавший чиновник
Шрифт:
Прошло уже немало времени с тех пор, как по радио сообщили об этих происшествиях. Но полиция все еще ведет следствие. И здесь возможны всякие неприятные неожиданности. Джонсону трудно заснуть. Да и слишком светло по ночам. В низких комнатах жарко и душно.
Иногда он встает часа в четыре утра, приводит в порядок свои аквариумы и раскладывает первые пасьянсы.
Как–то ранним утром по дороге шла девушка. Интересная молодая особа. Но волосы у нее растрепаны, платье — в беспорядке. Ее стошнило., и она с трудом пере–двигает
Она останавливается у голубой калитки и прислоняется к ней.
— Послушайте, Йенсен. Не разрешите ли воспользоваться вашим телефоном? Мне бы только позвонить хозяину. Не могу дальше идти.
— Мой телефон не для таковских…
— Не позвоните ли вы сами в таком случае? Прошу вас, передайте Оле, чтобы он приехал на машине и забрал меня.
— Даже не подумаю затруднять себя для такой, как ты…
— Но я ведь уплачу…
— А ну–ка, убирайся подобру–поздорову. И живее! Прочь от моей калитки! Не желаю, чтобы такая дрянь стояла у моего забора. Могу лишь сказать тебе, что твой трактир вон в том направлении. Всего–то каких–нибудь четыре километра. Ничего, доползешь!
И девушка, пошатываясь, исчезает в сиянии раннего летнего утра.
Герберт Джонсон видел ее из окна и слышал весь разговор. Он ведь знает ее. Она так мило улыбалась ему, когда он заходил в «Исторический кабачок» выпить после обеда кофе. Ее зовут Алиса.
Джонсону очень хочется предложить Алисе войти и немного отдохнуть. Он дал бы ей лекарство от головной боли и чашку кофе. Да и за машину уплатил бы.
Но он не смеет — боится Йенса Йенсена. Лишиться расположения хозяина слишком для него рискованно.
Нет, он не способен к самостоятельным действиям, не способен к бунту.
43
Наступило лето, каникулярная пора. В деревне открылись пансионаты и гостиница. Рыбаки перебираются в пристройки, а комнаты сдают копенгагенцам.
— Ваши голубчики уже приехали? — спрашивает жена рыбака у своей соседки.
— Нет, они явятся не раньше субботы.
На полках у торговцев появляются новые товары. Теперь нужно заработать деньги, на которые придется жить целый год.
По деревне снуют загорелые молодые люди. Мужчины в желтых и синих спортивных куртках, хорошенькие девушки с голыми коричневыми от солнца спинами и в пестрых платочках. Пожилые люди носят очки–консервы, панамы и зонты от солнца. Рыбаки стоят в сторонке, прислонившись к дому или к лодке, и плюют вслед чужакам.
Девушка, принятая Хагехольмом на каникулы, усердно выколачивает зеленые плюшевые кресла, которые перед тем выставляют в сад. Перины и матрацы тоже надо выколотить, а зимние вещи вычистить щеткой. Все должно сверкать
На берегу идет обычная пляжная жизнь, слышатся вскрики, плеск воды. Дачники лежат на дюнах и жарятся на солнце.
Светлозеленая прозрачная вода зовет и манит. Герберт Джонсон решил обзавестись купальным костюмом. Почему бы и ему не купаться, не наслаждаться жизнью, раз уж он тут поселился?
Он походил по берегу и возвращается лесом домой. Здесь на песчаной дороге почти не видно пешеходов. В лесу душно и тепло. Пахнет смолой и хвойными иглами. Мухи, комары, слепни роем кружатся вокруг головы Джонсона. Приходится все время отгонять их носовым платком.
Лес — большой, дремучий. В нем можно заблудиться. Есть здесь сосновые заповедники, вереск и открытые песчаные поляны. Но есть и прохладные тенистые местечки, поросшие высокой мягкой травой. Есть кусты можжевельника, — они напоминают маленькие кипарисы. И белоствольные березы, и нежнозеленые лиственницы. А подальше — темный, прохладный буковый лес.
Здесь повсюду проложены длинные, прямые, как стрела, Просеки. Некоторые тянутся ровной линией через весь лес. С какого–нибудь холма можно проследить такую просеку на целые мили. Один бог ведает, где она кончается.
Нужно как–нибудь пройти до самого конца, чтобы увидеть, куда же она ведет.
Герберт Джонсон уже раньше питал такое намерение. Но из этого ничего не вышло. Да никогда и не выйдет.
Он возвращается лесом домой по той самой тропинке, которой ему разрешил пользоваться доктор Эйегод.
Перед домом Йенсена — несколько автомобилей. Один из них — фордик Хагехольма, владелец его стоит на дороге вместе с другими мужчинами.
— Вот он, — кричит Хагехольм, указывая на Герберта Джонсона. — Берегитесь! Это он.
— Здравствуйте, Теодор Амстед! — говорит один из этих людей. На нем непромокаемая куртка, и на штанах велосипедные зажимы. — Так вот вы, значит, где скрываетесь!
— Осторожнее! — кричит Хагехольм. — Примите же меры, чтобы он не удрал.
— Никуда он не удерет! — говорит один из полицейских. Схватив Теодора Амстеда за рукав, он крепко держит его.
Арестованный озирается по сторонам.
Он бросает взгляд на голубой дощатый забор, видит Хагехольма, Йенсена, Карен и каких–то незнакомцев.
Все это как сон, как будто совершается это не с ним, а с кем–то другим, а его совсем не касается.
На окне стоит несколько банок, а в них водоросли, улитки и злые водяные насекомые. Кто–нибудь, вероятно, позаботится об аквариумах.
Теодор Амстед не противится естественному ходу событий. Он привык к тому, что инициативу берут в свои руки другие, привык находиться под опекой.
Полицейский вталкивает его в машину. Хлопает дверца, заводится мотор.
Хагехольм качает головой.