Пропажа государственной важности
Шрифт:
Дипломатический корпус и прочие чиновные гости к той минуте покинули министерство, а оставшихся князь поручил заботам госпожи Акинфиевой.
— И вызовите, голубчик, столяра. Пусть, наконец, починит замки от кабинета, а то он не запирается, — указал на приоткрывшуюся от сквозняка дверь Горчаков, — и я принужден держать в столе секретные бумаги, — посетовал вице-канцлер, пропуская перед собой Гумберта.
— Заказанный мной несгораемый потайной шкап конструкции братьев Чабб должен вскорости прибыть из Британии.
— Превосходные вести, Андрей Федорович, однако ж не забудьте про столяра. Да, хотел вас спросить, — слегка помявшись и раздумывая, натужно вымолвил князь, — отчего у того чиновника, что был привезен к нам Валуевым, столь странная, не то обрезанная, не то придуманная,
— Она и есть обрезанная, Александр Михайлович, — просиял Гумберт, обрадованный, что не зря навел справки о Чарове, едва услышав хвалебную аттестацию его персоны Шуваловым. — Месье Чаров — незаконный сын покойного генерала Овчарова. Того самого героя двенадцатого года, чьи услуги Отечеству высоко оценил незабвенной памяти государь Александр Павлович. Да и почивший в бозе светлейший князь Чернышев, превосходно знавший его, всегда характеризовал генерала с наилучшей стороны. После гибели единственного законного сына в Севастополе, старик Овчаров, чье здоровье совсем расстроилось, просил Чернышева, также по тому времени весьма болезного, похлопотать перед императором в деле передачи сыну своего имени и прав на имение. Права на имение наследник получил, в дворянском сословии также был, по монаршей милости, оставлен, а вот прошение о присвоении отчего имени покойный государь, известный строгостями в подобных вопросах, отклонил.
— Ах, вот оно что! Я, кажется, припоминаю эту историю, — с воодушевлением воскликнул в одночасье повеселевший Горчаков. Известие, что Чаров хоть и бастард, но бастард свой, дворянский, а не безродный космополит-разночинец или, того хуже, выкрест из местечка, оказало благотворное воздействие на давно пережившего свой век Горчакова, и он отослал Гумберта с самыми нежными напутствиями. — Утром можете поспать, вам нет нужды приходить рано. А записку для Стекля передайте сей же час тому сотруднику, — бросил на прощание вице-канцлер.
Удостоверившись, что ящики письменного стола заперты, князь отправился спать.
Глава 2. Деликатное поручение
Напитанный впечатлениями вечера Чаров возвращался к себе в радужном расположении духа. Однако по мере того, как нанятый экипаж приближал его к дому графа Сумарокова по 7-й линии Васильевского острова, где он занимал порядочную квартиру в три комнаты со слугой и кухней, градус настроения молодого человека неуклонно падал. Поручение графа Шувалова, мало совместное с дворянской честью, смущало его…
Распутывая дело распространителей фальшивых ломбардных билетов в бытность своей службы следователем при Канцелярии обер-полицмейстера, Сергей сошелся со студентами Императорской академии художеств, облюбовавших близлежащий трактир «Золотой якорь [13] », который и он сам частенько посещал. Сближению с художниками (кое-кто из них действительно сотрудничал с фальсификаторами билетов, как вскорости установил Чаров) пособило соседство скульптора Антакольского, жившего в том же доме и учившегося в академии. Имея склонности к живописи и войдя в крайне стесненное положение многообещающего таланта, Чаров стал брать у того уроки, и спустя пару недель молодые люди сдружились. Через Антакольского он познакомился с Репиным и другими студентами академии.
13
Состоявшее из 3-х этажей заведение было чрезвычайно популярным в среде творческой интеллигенции, студентов и матросов иностранных судов, стоявших возле Николаевской набережной. Над трактиром располагался ресторан, а в полуподвальном помещении пивнушка для простого люда.
Однажды, это случилось по прошлому году, он зашел в заведение и, не застав там никого из друзей художников (в зале сидели одни иностранные моряки), приказал принести себе водки с ухою из ершей, соленых огурцов и расстегаев погорячее. Когда половой поставил перед ним дымящуюся уху и наполнил рюмку, соседний столик заняли молодые люди, лица которых Чаров видел впервые.
Вошедшие были возбуждены. Разгоряченные
— Ты уверен в своих суждениях? — министр внутренних дел нервно расхаживал по кабинету.
— Вернее не бывает, дядюшка. Замышляется покушение на государя. Тот, кого собеседник именовал Дмитрием, поклялся застрелить императора, — взволнованно подтвердил он.
— Стало быть, злоумышленники — студенты?
— Может, и вольнослушатели какие, — неуверенно пожал он плечами. Однако ж точно не из художников.
— А второго зовут?..
— Худяков, дядюшка. Оный Дмитрий обращался к нему исключительно по фамилии.
— Ладно, поторопись домой, уже поздно. Мой экипаж отвезет тебя. Завтра же доведу твои сведения до князя Долгорукова [14] , а уж он возьмет меры.
Меры по предупреждению покушения принимать не пришлось. На следующий день, 4 апреля, в четвертом часу пополудни, возле решетки Летнего сада прозвучал выстрел Дмитрия Каракозова, ознаменовавший замедление реформ и закручивание гаек в империи.
Записка Валуева, оказавшаяся в руках Долгорукова за несколько часов до покушения, не смогла помочь князю предотвратить его, зато впоследствии была прочитана новым главой ведомства Шуваловым. Граф пожелал видеть ее истинного «виновника», и Валуев представил тому племянника. В ходе следствия Чаров же и опознал в арестованном Каракозове того самого Дмитрия из трактира. С тех пор всесильный Шувалов стал присматриваться к молодому человеку, попутно испытывая его. Вот и сейчас, на балу в МИДе, на который тот был приглашен его настояниями, а не благодаря протекции дядюшки, как все подумали, шеф жандармов напомнил Сергею, что с нетерпением ждет результатов по данному им поручению.
14
До апреля 1866 г. исполнял должность начальника Третьего отделения и начальника штаба корпуса жандармов.
— Не смею вас неволить, но согласие, вами данное, обязывает вас, милостивый государь, узнать о тайных помыслах, теперь уже известной вам лично, особы. Насколько могу судить, вы ей понравились, а это вселяет надежду на успех вашей миссии, — отозвав его в сторону, непререкаемым тоном заявил граф.
— Благодарю нижайше за оказанное доверие, ваше высокопревосходительство, однако ума не приложу, как смогу воспрепятствовать ей отправиться в Париж? — искренне недоумевал Чаров.
— Вы — друг герцога, а значит, при известной ловкости, сможете стать поверенным в его сердечных делах. Напишите ему о вашей встрече с Акинфиевой. А мы сделаем так, что он прочтет ваше послание тремя днями позже.
— Пропасть общественного положения, разделяющая нас, едва ли позволит мне называть его императорское высочество своим другом, да и мне…
— Вздор! Герцог никогда не чинился, титул и мундир, а теперь, как я вижу, и семейный статус, стоят в его глазах весьма дешево. Иначе он никогда бы не связался с Акинфиевой. А ваше совместное с ним увлечение минералогией, а теперь и знакомство с его пассией, послужат отличным залогом дальнейших отношений, — настаивал на своем шеф жандармов.
— Однако ж называться ему другом и одновременно вредить ему, согласитесь, недостойно и дурно, — он хотел сказать «подло и низко», но поостерегся.