Пропуск в будущее
Шрифт:
Его мысленный зов улетел вниз, в жерло «вулкана».
Башня содрогнулась, завибрировала, по ней побежали волны свечения разного цвета, от ярко-жёлтого до багрового и фиолетового.
«Прыгай!» – приказал голос, принадлежащий волевой стороне характера.
Стас повиновался.
«Жерло» вулкана полетело навстречу, пахнуло странным холодом, а вовсе не жаром пламени, как ожидалось. Стас налетел на невидимую преграду и разлетелся на тысячи стеклянных осколков, вонзившихся в ячеистые стены вулкана-башни. Сознание потряс обратный взрыв: не вовне, а наоборот –
«А-а-а-а!» – беззвучно закричал он, выдираясь из сладкой бездны наверх, в космос своего привычного миропонимания.
И всё кончилось!
Он воспарил над «городом» вольно и свободно, голова очистилась от огня и дыма, стала ясной и свежей, невесомое тело подчинилось мысленно-волевому импульсу, и только в глубине сознания какое-то время жило ощущение лишней руки. Или скорее какого-то иного органа, которого раньше не было.
Внезапно на него обрушился водопад слабости.
Сознание помутилось.
«Назад!» – скомандовал голос воли.
Стас повернул назад, к спасительному берегу привычных мыслей, ощущений и представлений. Долетел, погрузился в тёплую воду, задержал дыхание и рванулся вверх, к свету и воздуху…
Очнулся как пловец, ткнувшийся головой в берег.
Он лежал под стенкой каменного куба, потный, дрожащий от холода и слабости. Понял, что запасы энергии кончились, витасфера вот-вот отключится, и последним усилием послал себя сквозь пространство в белый свет как в копеечку, рассчитывая только на инстинкты и везение.
Костёр постреливал угольками, ароматный дымок поднимался к темнеющему небу между соснами, из леса доносились затихающие птичьи голоса, и обстановка вокруг была так идиллически тиха и безмятежна, что не хотелось думать ни о Регулюме, ни о судьбе человечества, ни о своих собственных проблемах.
– В церковь надо ходить не грехи замаливать, – сказал собеседник, – а с Богом разговаривать. Многие этого не понимают. Но в нашем селе таких нету.
Стас искоса посмотрел на сидевшего рядом человека.
Кузьме Васильевичу Смирнягину исполнилось всего пятьдесят с хвостиком. Он и выглядел на свои пятьдесят: лысина на полчерепа, бородка, усы, взгляд исподлобья, добрая улыбка. А известен стал почти всей России тем, что получил медаль «За подвижничество» от Фонда имени Лихачёва, хотя никакой известности не добивался. Работал лесником в Ярославском лесничестве, жил в деревне Учма, создавал всю жизнь хранилище Руси Изначальной, Руси святых и праведников, крепких крестьянских хозяйств и дворянских усадеб. Восстановил историю села, восходящую к тысяча четырёхсотому году, когда на берегу речки Учма была создана Учемская обитель, а потом монастырская слобода.
– В нынешние времена от холма, где стоял монастырь, – продолжал рассказывать Кузьма Васильевич, – только островок остался,
Стас кивнул, принимая сказанное не за похвальбу, а за истинно исполненную надобность. Кузьма Васильевич со товарищи были верующими людьми, но больше верили в человека, в душу его, и ничего не жалели.
А ведь тому же Смирнягину досталось в жизни, в том числе от местных чиновников, всеми силами препятствовавших созданию музея, а потом уволивших лесника из хозяйства по причине «необходимого сокращения штатов».
Не остановило это мужика. Перевёз он к себе во двор старый амбар, добавил к нему житницу с шатровой крышей, ещё один амбар – поменьше. Так и возник музей, экспонаты которого Кузьма Васильевич собирал по всей губернии: иконы, литографии и старые фотографии монастырей и усадеб, полотенца старинные, деревянные бочонки, жернова, прясла, даже рыбацкие сети.
Стас ходил по тёмному залу, провожаемый хозяином, рассматривал жернова, плуги, хомуты, старые платья, решётки, но лишь обойдя музей, проникся его историей и с уважением посмотрел на собирателя, человека увлекающегося и бескорыстного, как и все русские люди.
– А как без памяти жить? – развёл руками Смирнягин, по-своему истолковав его взгляд. – Мы и так уже почти всё утеряли. Самые основы крестьянского уклада позабыли. Настоящих-то крестьян на Руси и не осталось поди. Всё разрушено, быт разрушен, история загублена ложью да наветами. Кому-то ить надо заниматься восстановлением справедливости?
– Надо, – согласился Стас.
Он попал в усадьбу Смирнягина случайно, словно кто продиктовал адрес тхабс-выхода. И хозяин, приняв гостя, даже не спросил, кто он и откуда. Пришёл? Ну и хорошо. Отдохнуть надо? Отдохни, мил человек, а я пока обед сварганю. Ты же пока в баньку сходи…
Так Стас и остался у Кузьмы Васильевича, доморощенного философа и завзятого читателя, каждый месяц устраивающего рейды по книжным магазинам Ярославля и Москвы. Недавно бывший лесник женился, но жена в данный момент отсутствовала – гостила у родичей под Ярославлем, и мужчины были предоставлены сами себе. Кузьма Васильевич философствовал, сидя у костра, Стас слушал. И было ему так хорошо, как никогда раньше.
Костёр постреливал угольками, загадочно плясали языки пламени, в небо улетали искры, присоединяясь к звёздам, из леса доносились соловьиные голоса…
И лишь иногда в сознание стучались иные воспоминания: бегство от охотников, встречи с комиссарами СТАБСа, знакомство с Дарьей, и Стас ёжился, не желая возвращаться к другому ритму бытия.
– Расхожее мнение – мол, в деревне остались только дураки и алкоголики, – продолжал разглагольствовать Кузьма Васильевич, подбрасывая в костёр сосновые полешки. – А кто поумней, тот в город уехал. Неправда это. Есть, конешное дело, дураки и пьяницы в деревнях, так их и в городе полно. А в деревне как раз нынче работящий народ остался, другому тут делать нечего.