Пророчество о сёстрах
Шрифт:
— Потому что ты старше, Лия. Вратами всегда бывает старшая сестра.
Я перестаю метаться по комнате и застываю в остолбенении. Только и всего? Причины моего рабства так просты и случайны — обусловлены лишь очередностью, в которой мы покидали чрево нашей матери?
— Но я же не просила об этом! И не хотела! Как я могу быть Вратами, если я не хочу?
Тетя прижимает кончики пальцев к губам.
— Я думаю, это ошибка.
— Что… что ты имеешь в виду? — Я без сил опускаюсь в кресло рядом с ней.
Тетя Вирджиния наклоняется вперед, заглядывает мне
— Твоя мать очень тяжело переносила беременность, когда ждала вас с Элис. Большую часть времени она не вставала с кровати. И, в конце концов…
Она снова отворачивается к огню, в глазах у нее появляется далекое, отрешенное выражение.
— Что, в конце концов?
— Элис должна была родиться первой. У нее уже опустилась головка, чтобы рождаться, а твои ножки были опущены вниз, а голова вверх. По словам доктора, у близняшек так часто выходит. В любом другом случае это, наверное, ничего бы не значило. Но твоя мать… она не могла родить Элис. Роды все продолжались и продолжались, и под конец, Лия, я уже думала, она погибнет.
— Но этого не случилось.
Тетя Вирджиния качает головой.
— Нет, не случилось, хотя я недавно думала, что в таких родах мать неминуемо должна была умереть. Но твой отец был очень богат, он настаивал, чтобы его жена и еще не рожденные дети получили самый лучший медицинский уход. Доктор, что наблюдал за твоей матерью и принимал роды, был обучен различным техникам, которые считались, да и поныне считаются довольно опасными, в том числе — кесареву сечению.
— Что это такое?
Она снова находит взглядом мой взгляд.
— Лия, он разрезал ее. Усыпил ее, а потом разрезал. Это был единственный способ спасти жизнь ей и, скорее всего, вам с сестрой. И когда он сделал разрез, то вместо того, чтобы вытащить первой Элис, схватил тебя. Элис была ближе к тому, чтобы родиться обычным путем, но ты оказалась ближе к сделанному им разрезу. Я не думаю, что ты изначально должна была появиться на свет первой.
— Но откуда ты знаешь? Как тебе стало известно это все?
Она качает головой.
— Я не знала. Мы не знали. Проснувшись, твоя мать произнесла благодарственную молитву за свое спасение и спасение вас с Элис, и мы никогда больше об этом не говорили. Только потом, начав подозревать, что Вратами окажешься ты, я догадалась, что это может быть следствием врачебного вмешательства в процесс твоего рождения.
— Но даже так… откуда ты знаешь, что так не было суждено изначально?
— Потому что я вижу выражение глаз Элис, Лия. И боюсь, это выражение появляется, когда она смотрит на тебя. — Тетя Вирджиния оглядывается по сторонам, как будто кто-то мог бесшумно прокрасться в комнату, пока мы тут сидим и разговариваем. — Я вижу ее гнев, ее томление, ее страсть. А в тебе…
— Что во мне?
Тетя пожимает плечами.
— В тебе я вижу что-то иное… подлинное — что присутствовало в тебе с самых ранних лет, когда ты была еще маленьким ребенком.
Огонь в камине почти погас, от его ускользающего тепла комната кажется еще более холодной, еще более пустой,
— Можно взглянуть? — осторожно спрашивает она, как будто просит позволения взглянуть на нечто куда более интимное, чем просто запястье.
Я киваю и вытягиваю руку вперед. Теплые сухие пальцы касаются мягкой кожи у меня на запястье, закатывают рукав ночной сорочки.
— О! — Голос ее полон изумления. — Она… она другая!
Я гляжу на отметину.
— Что ты имеешь в виду?
— Я никогда не видела такого вот знака. — Тетя бережно проводит по отметине кончиком пальца. — Врата… да, на них всегда знак Йоргуманда. Но я никогда не видела, чтобы в середине стояла буква «С».
Упоминание об отметине заставляет меня осознать, что я еще не рассказала тете Вирджинии о Соне и Луизе.
— И вот еще что…
— Да?
— У Сони с Луизой тоже есть отметины, только они совершенно такие, как ты описываешь. В них, в отличие от моей, нет буквы «С». Как ты думаешь, что это значит?
Она заглядывает мне в глаза.
— Не знаю, но я вот гадаю, не имеет ли это какого-то отношения к остальным…
От этих слов я резко выпрямляюсь в кресле.
— Каким еще остальным?
— Другим детям с такой отметиной. Которых искал твой отец. Которых привозил в Нью-Йорк.
Мне кажется, будто у меня останавливается сердце. По спине ползет холодок предчувствия.
— По-моему, тебе стоит рассказать мне толком, о чем это ты.
Она кивает.
— Все началось после гибели твоей матери. Твой отец начал проводить в библиотеке многие часы. — Глаза тети разгораются от воспоминаний. — Он всегда любил библиотеку, конечно, но тогда… тогда она превратилась в его убежище. Мы его почти что и не видели, а скоро он начал получать странные письма и ездить в дальние поездки.
— А при чем тут все остальные?
— Он действовал по списку. Списку мест и имен.
Я качаю головой.
— Не понимаю. Что ему проку в каком-то списке?
— Не знаю, он не говорил мне. Но он привез двоих из этого списка сюда.
— Кого? Кого он сюда привез?
— Девочек. Двоих. Одну из Англии, а вторую из Италии.
В этих словах кроется смутное обещание, надежда на то, что я смогу хоть что-то понять, но я пока не готова делиться этой надеждой. Тетя Вирджиния поднимается и старается разжечь затухший огонь, а я сижу, глядя на мерцающие угли, пытаясь понять все сказанное нами сегодня. И хотя теперь я знаю больше, гораздо больше, чем прежде, тайна лишь сгустилась.
Но есть и еще одна загадка, которую я могу решить здесь и сейчас.
— Тетя Вирджиния, а можно мне посмотреть?
Она отворачивается от огня. По глазам ее я читаю: она понимает, что именно я имею в виду. Она возвращается в кресло, садится и молча, без единого слова, протягивает вперед руку. Отвернув манжету ночной сорочки, я вижу лишь ровную, гладкую кожу тонкого запястья. Ни следа отметины. Я киваю.
— Так я и думала.
Голос мой в тишине комнаты звучит как-то одеревенело, точно чужой.