Пророчество Предславы
Шрифт:
Зная всё это, Дымок к Елене не совался даже со сватовством. Поймёт не так — поди потом, доказывай, что хотел иного. Но теперь случай выпал особый, и он без сомнений шагнул во вдовий дом.
— Бежать тебе надо, — сказал он, самую малость задыхаясь от бега. — Леонтий народ баламутит. Убить тебя подбивает. Говорит ведьма ты, от дяденьки своего, от Вихря, силу переняла колдовскую…
У Елены при этих словах аж ноги подкосились. Как же так? Она села на стул и стала оглядывать зачем-то избу.
— Чего медлишь? — заорал на неё Дымок. —
Елена дернулась, но возразила по привычке:
— Небось, не сожгут. А не то всё село заняться может.
Однако слова охотника, наконец, проникли в сознание, согнали остатки сна. Елена вскочила, бросилась к кадке, затем к сундуку, вернулась, остановилась посреди комнаты, как бы соображая, что же взять с собой и, в конце концов, принялась суетливо собирать вещи. Оно всегда так. Когда спешки нет, всё на своих местах лежит, а как приходит нужда, и найти ничего нельзя сразу.
Кое-как собралась.
Дымок помог завязать узел и бросился открывать дверь, заранее глянув в окно, — не подошла ли безумная толпа. Толпа не подошла. Видимо у церкви вышла очередная заминка.
— Вон он лес рядом, — сказал Дымок, указав рукой на ближайшую к дому опушку. — Беги, что ли, пока не видит никто. А я уж здесь людей дождусь. Попробую отговорить от пакости.
Елена как-то тоскливо посмотрела на темную стену леса, от которого не исходило ни толики гостеприимства, потом повернулась к Дымку и сказала тихо:
— Спасибо тебе, парень, за заботу. Прощай.
Больше ничего не сказала. Подумала только — ему, охотнику, легко сказать «беги», он лес на десятки вёрст вокруг исходил. А ей, женщине, что кроме грибов и ягод ничего считай и не знает в лесу этом, ей каково? Однако делать нечего, Елена, пригибаясь, не столько под тяжестью узла, сколько стараясь быть неприметной, побежала к лесу. Оглянулась уже возле первых деревьев. Мужики, возглавляемые отцом Леонтием, шли по селу к её дому. Бабы отставали. Стало ясно, что нынче они верх не возьмут. Елена вздохнула и припустила дальше.
Она бежала по лесу пока совсем не выбилась из сил. Грудь горела, в боку кололо от быстрого бега. Елена присела, прислонясь к дереву, и задумалась. Только теперь она начала осознавать, в сколь жутком положении оказалась. Ночью одной в лесу не выжить. До первого вурда только и добежишь. Да и некуда бежать. Родственников у неё нет. Друзей тоже. А в село не вернёшься — сожгут.
Елена встала и медленно пошла. Уже не спеша, ни на что не надеясь. Догонят, так догонят, ей стало безразлично. Но вдруг, откуда ни возьмись, пришла злость. Злость на односельчан, на соседей и на людей вообще. «Нет уж, — решила Елена. — Не выгорит вам, бесястым, из меня костёр устроить. Пусть лучше вурды живьём слопают, а вам, убогим, не достанусь». Вслед за злостью неведомо откуда взялись силы, и она побежала дальше.
Дух Вихря ещё не покинул этот
Сам он уже ничего не мог, но прежняя связь с владыкой осталась. И осталось одно-единственное страшное средство. Из тех, что берегут на самый крайний случай и молят богов чтобы случай этот не наступил. Ибо для того, кто решится, оно означало подлинную смерть. Уход в ничто.
И не стал бы Вихрь к нему прибегать, даже ради любимой племянницы, но вскипел в нём гнев, накатила жажда отмщения. И вечное скитание бесплотным призраком не показалось ему чрезмерной платой за сладостный миг мести.
Ночью над свежей могилой поднялся огненный шар. С сильным треском он вспыхнул, на миг озарив всё вокруг, и исчез. Селяне увидели вспышку, и многие связали это явление с помершим колдуном. Но никто не догадался, что означает знамение, и какие сулит беды селу…
Дух перестал существовать. Но подлинная смерть дала ему силу, и он воззвал к своему прежнему владыке, и потребовал мести. И упокоился, уверенный, что месть неизбежна, сколько бы времени она не заняла. Его хозяин всегда возвращал подобного рода долги.
Окрестности Полоцка. День спустя.
В двух верстах на полуночь от Полоцка тоже стояло когда-то Сельцо. Теперь здесь крестьяне не жили, а на месте Сельца давно уже расположился женский монастырь с величественным Спасо-Преображенским храмом и древней усыпальницей полоцких иерархов.
В прежние времена толпы паломников и пилигримов приходили поклониться могилам великих подвижников — Мины, Дионисия и прочих, имён коих предания не сохранили.
Но с некоторых пор поток их иссяк, и посетители стали в обители редкостью. Виновником запустения считали Ольгерда, Литовского князя, у которого с самого начала не заладилась дружба с Москвой. Будучи одновременно и православным, и язычником, он не вмешивался в церковные дела, но всё, что касалось московской митрополии, держал под строгим надзором.
В и без того тихой обители стало ещё тише. Лишь изредка раздавался гул монастырского била, возвещающего о начале службы.
После Первого часа одна из схимниц, немолодая уже монахиня Мария, взяв в своей келье книгу, отправилась к усыпальнице иерархов. Здесь, на скамейке возле надгробных плит, в месте удобном для духовных исканий и размышлений, её ожидала игуменья Феодора.