Пророк Темного мира
Шрифт:
Краевед поджидал Николая у калитки. Двухколесную тачку с побитым алюминиевым кузовком он загрузил парой грязных мешков из-под картошки и лопатой.
— Тут километра четыре идти, — деловито произнес Пархоменко вместо приветствия. — Фотоаппарат взяли?
— Конечно, — кивнул Николай.
— Батарейки заряжены? — въедливо осведомился краевед. — В нашем деле главное — батарейки.
Николай уверил дедка, что с батарейками все в порядке, есть даже запасные.
— Ну, тогда пошли…
Воронья балка, сплошь заросшая бурьяном, начиналась у края стихийно возникшей свалки. Здесь и впрямь
— Они ворон отсюдова выжили, — сообщил Пархоменко, с натугой вкатывая тачку на пригорок. — Теперь балку переименовывать надо. О темпора… Вон, видите яму? Я копал.
Яма, а точнее, нора, раскоп в склоне балки, походила на раззявленный рот какого-то чудовища. Спустившись вниз, Николай принялся ногами уминать высокий пырей, чтобы краевед смог подкатить тачку. На мраморную статую собаки с отбитым хвостом он наткнулся уже возле самой ямы. Статуя как статуя, исполнена в стиле классического реализма. Коростылева передернуло.
— Я ее чайной колбасой приманил, — поделился Пархоменко, отдуваясь. — Все, пришли. Зеркало где?
Николай вытащил из рюкзака круглое косметическое зеркальце, позаимствованное у матери. По темным склонам балки промчался серебряный отблеск и канул в земляной дыре.
— Осторожно! Делайте, как я! — предупредил краевед, извлек со дна тачки кусок зеркального стекла, приложил к плечу и, глядя в него, начал мелкими шажками приближаться к яме. Коростылев повторял его движения, с трепетом вглядываясь в отражение.
Глина, прожилки травяных корней, камни, трухлявые палки… Когда в зеркале появились белые, бешеные глаза, Николай задохнулся от ужаса. Жуткое старушечье лицо проступило из мрака раскопа. Оно было живым — шевелились губы, двигался кончик горбатого носа, по дряблым щекам пробегала судорога, а вокруг колыхались, как подводные растения, черные блестящие змеи с красными глазками. Голова Медузы находилась на медном круглом щите, до половины засыпанном землей.
— Видите? — жарко прошептал Пархоменко.
— В-вижу… — сглотнул ком в горле Николай и еле удержался, чтобы не посмотреть на страшную находку невооруженным глазом.
— Фотографируйте! Только осторожно…
Но с фотографиями ничего не вышло. Вспышка бликовала в зеркале, а взглянуть на Медузу через экранчик цифрового «Кодака» Николай не решился — мало ли что.
— Ладно, — досадливо морщась, решил наконец краевед. — Будем изымать. Берите мешок. Я зажмурюсь, подойду вплотную, а вы подадите мне его. Укроем, тогда уже и… Начали!
Поначалу все шло хорошо. Пархоменко ощупью добрался до эгиды, протянул руку.
— Мешок!
Николай, придерживая зеркало, ступил под земляной свод раскопа, сжимая в пальцах грубую ткань. Краевед почти дотянулся до мешка, но оступился на влажной глине, потерял равновесие и упал, коротко вскрикнув. Видимо, он непроизвольно открыл глаза — и поймал яростный взгляд Медузы…
В воздухе повис тонкий звон. Николай закричал, вжимаясь спиной в рыхлую холодную стену норы. Наудачу он бросил мешок в сторону горящих недобрым огнем глаз, и тот косо повис на эгиде, прикрыв смертоносный лик древней твари. Изо всех сил пытаясь не смотреть на мраморное лицо Пархоменко, навеки запечатлевшее
Выкатывая его из раскопа, Николай нечаянно наступил на вытянутую руку лежащего Пархоменко. Мраморные пальцы с хрустом отломились. Николай заплакал, но эгиду не бросил. Докатив шит до тачки, он косо завалил его в кузовок и взялся было за ручки, но передумал, рукавом утер слезы и полез в карман за телефоном.
— Алло! Лев Валерьянович? Это Коростылев! Я… Что? Нет, я не у Сазонова. Нет, еще не был. Да послушайте вы! Я нашел эгиду! Мы нашли, с Пархоменко. Но… случился несчастный случай. Что? Нет, он окаменел. Нет, я трезвый! Эгида Афины Паллады с головой горгоны Медузы лежит в тачке прямо передо мной. Я ее мешком картофельным завязал. Лев Валерьянович, это не розыгрыш! Я в Вороньей балке. Пришлите редакционную машину, пожалуйста! Что? Не кричите на меня! Вы ничего не понимаете! Алло! Алло! Козел!
Последнее слово Николай прокричал уже в умолкшую трубку. Дело принимало скверный оборот. Принципиальный Цимлянский не просто не поверил ему, но и сильно рассердился, решив, что вся история с эгидой — пьяный розыгрыш. Николай представил, как багровый от злости обозреватель бежит по коридору редакции в кабинет шефа претворять в жизнь свою угрозу — требовать увольнения Коростылева.
Тяжело опустившись на спину мраморной собаки, Николай достал сигарету, закурил и посмотрел на часы. Решение пришло само собой. До начала новостного выпуска «Дубинска сегодня» городской телестудии оставалось еще два с лишним часа.
— Я успею! — дрожащим голосом заявил сам себе Коростылев, выбросил недокуренную сигарету и с решимостью обреченного взялся за рога тачки…
— Вот такая история, — закончил свой рассказ домовой и с кряхтением поднялся, держась рукой за спину. — Ох, старость — не радость, молодость — не грусть.
— А потом, потом-то что было? — поинтересовалась Тамара.
— Потом? Комиссия была. Наш начальник там верховодил, не Северьяныч, а самый большой… — Домовой посмотрел в ночь, сплюнул за борт коня и снова сел. — Решали они, что да как…
…Заседание чрезвычайной госкомиссии началось без задержек. Ее участники рассаживались за длинным столом в конференц-зале, сдержанно переговариваясь. На лицах многих застыло недоумение и растерянность.
Полковник Анохин, возглавляющий следственную группу, только что вернулся из Дубинска. Он упругой походкой вошел в конференц-зал, поздоровался, махнул рукой, чтобы погасили свет…
— До здания телекомпании «Дубинск-ТВ» Коростылев добрался без помех. — Полковник вызвал на экран проектора карту, световой указкой показал путь журналиста от Вороньей балки до центра города. — В телецентр его, конечно же, не пустили. Ну, тогда он и расчехлил свою находку…