Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)
Шрифт:
Далее, красавица жена "непременного секретаря ордена рогоносцев" графа И.М.Борха, Любовь Викентьевна, славилась крайне легким (да и попросту непристойным) поведением, о чем говорил и сам Пушкин; но главное заключалось в том, что она была ровесницей и родственницей жены Поэта: ее дед И.А.Гончаров - родной брат (младший) Н.А.Гончарова, прадеда Натальи Николаевны. То есть имя графа Борха было введено в "диплом" потому, что его распутная супруга и Наталья Николаевна - из одного рода... (см. об этом: Щеголев П.С. Дуэль и смерть А.С.Пушкина. М., 1987. С.374).
Наконец, сугубо многозначительным было и "избрание" Поэта "историографом ордена". Через полгода после женитьбы Пушкина Николай I назначил его "историографом", о чем Александр Сергеевич писал 3
Здесь целесообразно сделать краткое отступление на тему "Поэт и царь". В течение длительного времени (это началось задолго до революции) Николая I изображали в виде яростного ненавистника Поэта, думающего только о том, как бы его унизить и придавить. Это, конечно, грубейшая фальсификация*, хотя вместе с тем определенные противоречия и даже несовместимость царя и Поэта были неизбежны. Очень характерна в этом отношении предсмертная фраза, которую, как считают многие, сочинил за Пушкина Жуковский: "Скажи Государю, что мне жаль умереть; был бы весь его", то есть, значит, при жизни - не был... И если даже эту фразу сочинил Жуковский, она тем более выразительна: не мог не признать и Василий Андреевич, что Поэт принадлежал иному духу и воле.
Но при всех возможных оговорках Николай I в последние годы жизни Поэта относился к нему благосклонно, что нетрудно доказать многочисленными фактами и свидетельствами. Сам Пушкин 21 июля 1831 года поведал в письме к Нащокину: "Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики". В феврале 1835-го, отмечая в дневнике, что министр просвещения Уваров "кричит" об его "Истории Пугачевского бунта" как о "возмутительном сочинении", Пушкин резюмирует: "Царь любит, да псарь не любит" ("История" была издана на деньги, предоставленные царем).
Говоря обо всем этом, я отнюдь не имею намерения идеализировать отношение царя к Поэту. Как известно, после первой же их беседы 8 сентября 1826 года Николай I сказал статс-секретарю Д.Н.Блудову (и последний не скрывал этого), что разговаривал с "умнейшим человеком в России". Но необходимо иметь в виду, что "умнейший человек" потенциально "опасен" для власти, и Николай I, как явствует из ряда его суждений, это сознавал... Тем не менее Поэт в 1831 году получил статус историографа (правда, менее полноценный, чем ранее Карамзин), и царь поощрял и финансировал его работу и над "Историей Пугачева" (предложив, впрочем, заменить в заглавии сочинения "Пугачев" на "Пугачевский бунт"), и над монументальной (увы, далеко не завершенной) "Историей Петра".
И вот Пушкин, вчитавшись в "диплом", увидел, что в нем - по верному определению составителя книги "Последний год жизни Пушкина" (1988) В.В.Кунина - "содержался гнуснейший намек на то, что и камер-юнкерство, и ссуды, и звание "историографа" - все это оплачено Пушкиным тою же ценою, что и благоденствие Нарышкина. Большего оскорбления поэту нанести было невозможно...".
Наиболее существенно, что "гнуснейший намек" упал на вполне готовую почву... Наталья Николаевна была первой красавицей двора, и император уделял ей достаточно явное внимание (хотя нет никаких оснований говорить о чем-либо, кроме придворного флирта). И, уезжая из Петербурга без жены, Пушкин не раз высказывал беспокойство - пусть и в шутливой форме. Так, в письме к ней из Болдина II октября 1833 года он настаивает: "... не кокетничай с Ц" (то есть царем). А 6 мая 1836 года - всего за полгода до появления "диплома" - пишет ей из Москвы: "... про тебя, душа моя, идут кой-какие толки... видно, что ты кого-то (имелся в виду, вне всякого сомнения, император.
– В.К.) довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел..."
Конечно, это можно воспринять как юмор, а не реальные подозрения, но все же... По свидетельству П.В.Нащокина, Пушкин тогда же, в мае 1836-го,
Состояние души Поэта после того, как он вчитался в "диплом", с полной ясностью выразилось в письме, отправленном им 6 ноября министру финансов графу Е.Ф.Канкрину: "... я состою должен казне ... 45 000 руб..." Выражая желание "уплатить ... долг сполна и немедленно", Пушкин утверждает: "Я имею 220 душ в Нижегородской губернии... В уплату означенных 45 000 осмеливаюсь предоставить сие имение" (курсив мой.
– В.К.).
Сторонники "ахматовской" версии пытаются объяснить этот поступок Поэта тем, что ему-де накануне дуэли с Дантесом "нужно было привести в порядок свои дела" (формулировка С.Л.Абрамович). Однако, во-первых, как уже сказано, Пушкин согласился тогда на двухнедельную отсрочку и даже утверждал, что "дуэли никакой не будет". Далее, предложение Канкрину было в сущности жестом отчаяния, а не "упорядочением" дел, ибо имение Кистенево, о котором писал Пушкин, было в 1835 году фактически передано им брату и сестре (это показал еще П.Е.Щеголев). Наконец (что наиболее важно), в письме содержалась предельно дерзкая фраза об императоре Николае I, который, писал Пушкин, "может быть... прикажет простить мне мой долг", но "я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием..." и т.д.
Эти слова не могут иметь двусмысленного толкования: ясно, что они означали отвержение каких-либо милостей царя, поскольку есть подозрения об его связи с Натальей Николаевной...
Как уже отмечалось, в первое время после появления "диплома" Пушкин был наиболее откровенен с В.А.Соллогубом, который впоследствии объяснял тогдашнее состояние души Поэта именно подозрением, "не было ли у ней (Натальи Николаевны.
– В.К.) связей с царем..."
Ранее говорилось, что сторонники "ахматовской" версии не только искусственно перетолковывают смысл тех или иных фактов и текстов, но и замалчивают "неудобные" для этой версии документы. Так, в составленной С.Л.Абрамович хронике "Пушкин. Последний год", занявшей около 600 страниц, не нашлось места для упоминания о письме к Канкрину, между тем как его первостепенная значимость неоспорима. Ведь из беспрецедентно дерзостного письма к министру (!) с угрозой "отказаться от царской милости" явствует, чт( именно было главной проблемой для Поэта. Вопрос о Дантесе и даже о Геккерне был существенным только в связи с этим - главным.
Мне, вполне вероятно, возразят, что Пушкин - если исходить из написанного и высказанного им тогда - был озабочен не поведением Николая I, а кознями Геккерна (и отчасти Дантеса). Однако писать и говорить сколько-нибудь публично об императоре как соблазнителе чужих жен было абсолютно невозможно.
Вот очень многозначительное отличие двух текстов. Нам известно свидетельство о личном разговоре В.А.Соллогуба с видным литературным деятелем А.В.Никитенко в 1846 году: "... обвинения в связи с дуэлью пали на жену Пушкина, что будто бы была она в связях с Дантесом. Но Соллогуб уверяет, что это сущий вздор... Подозревают другую причину... не было ли у ней связей с царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на каждого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти..." (А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т.2. С.482).
Но обратимся к воспоминаниям, написанным Соллогубом несколько позднее (но не позже 1854 года) по просьбе биографа Поэта П.В.Анненкова и излагавшим в сущности то же самое представление о свершившемся: "Одному Богу известно, что он (Пушкин) в это время выстрадал... Он в лице (выделено мною.
– В.К.) Дантеса искал... смерти..." (там же, с.302).
Можно спорить о том, действительно ли Поэт "искал смерти", но в данном случае важно другое: Соллогуб, излагая письменно то же самое, что ранее поведал устно, не решился упомянуть о царе; он только дал понять, что дело было не в Дантесе...