Пророк
Шрифт:
Уже к вечеру он получил подтверждение заказа. А через три дня, ровно в назначенное время, принял и сообщение о его исполнении. Минцы не зря брали огромные деньги за работу.
“Ну что же, Игорь Сергеевич, свою часть работы я выполнил,” – подумал следователь, усаживаясь за руль. Порыв ледяного ветра последний раз лизнул лицо и помчался задирать других прохожих. В салоне было прохладно – хотя “Москвич” простоял на улице каких-то десять минут, панель приборов уже смущённо мигала датчиком остывшего двигателя. Минус тридцать два плюс ветер – воистину, лишь имея машину, человек мог примириться
“А в Риме плюс десять!” – мелькнула мысль, тут же сменившись вопросом: “Как, интересно, братству удалось подловить пророка?”
Задача была нетривиальной. Глеб за эти три дня сознательно погрузил себя в пучину самой ненавистной ему части работы – в отчёты. Он был готов на что угодно, лишь бы даже мыслью не спугнуть пророка. Не дать ему понять о готовящемся покушении. Следователь понятия не имел, как именно работал дар Экхарта, поэтому подстраховался на всех уровнях.
Самойлов достал телефон, раздумывая: назначить встречу с Гуань Пэнем с целью вытащить из него подробности исполнения контракта или пока не стоит? Всё-таки убийство двух охраняемых гостей князя в его личном, можно сказать, имении. Не мышь чихнула…
Жизнь в очередной раз лишила его выбора – телефон в руке Глеба завибрировал и отобразил на экране номер дежурки воеводства.
– У нас чрезвычайная ситуация, господин Самойлов. Сбор по оранжевому рангу.
“А не слишком ли круто – оранжевый?” – удивился про себя Глеб. – “Ну убийство, ну заказное. Даже с учётом важности лиц – максимум жёлтый ранг! Оранжевый – уровень массовых беспорядков или техногенной катастрофы. Они бы ещё алый объявили!”
– Буду, – подтвердил получение команды следователь и, не удержавшись, спросил: – А что случилось-то?
– Множественные взрывы в гостинице “Албазин”. Данные пока не полные, но, кажется, она полностью разрушена.
Всё ещё глядя на погасший экран телефона, Глеб обречённо вздохнул. И проговорил без выражения:
– Когда ты вернёшься, я тебя убью.
Вынырнув из потока Самойлова, я потратил несколько секунд на то, чтобы взять под полный контроль собственное тело. Так бывало при полном погружении в сознание другого человека – словно забываешь себя и становишься тем, кого смотришь. Тело реагирует острее всего: все его части будто после перезагрузки возвращают себе функции контроля. Руки чужие и центр тяжести не там…
Прости, Глебушка, но другого пути я не нашёл. Ты всё правильно сделал, и китайцы пошли единственно возможным путём – устроили огромную площадь поражения. Настоящий ад, зону которого предвидящий вероятности Стефан просто не успевал покинуть. Гостиницу жалко – это да, мне она нравилась. Да и Поярков там любил шашлыки с ближним кругом устраивать. Зато люди не пострадали – триада понимала, что в русских княжествах им ещё долго работать, а крови местные не простят. Поэтому отдельная бригада бойцов братства была направлена на принудительную эвакуацию персонала и охраны гостиницы перед взрывом.
Итог: все плохие парни умерли. Видящий не успел спасти своего господина, сам Экхарт был занят в информационном поле моим заданием по Восточной Европе. Из хороших пострадал, точнее, пострадает только Самойлов.
Хорошие и плохие – я сознательно всё упрощал до чёрно-белого, иначе бы не смог работать. Свихнулся бы просто. Обратная сторона дара – когда видишь людей, начинаешь их понимать и, соответственно, принимать. А как считать плохим человека, мотивы которого тебе понятны? Когда ты знаешь, как он стал тем, кем стал?
Вот взять Доминика. Уверенного в своей правоте далеко не святого отца, который искренне верит, что его путь правильный. Так ли он ошибается, считая, что человечество превращается в тупое, потребляющее развлечения, стадо? Забывшее о движении вперёд, о развитии, о вызовах? Его готовность пустить больше половины этого стада под нож, чтобы выжившие взбодрились и нашли новый путь – это хорошо или плохо?
А Экхарт? Он плохой или хороший? Между прочем, он честно, в меру отпущенных ему сил и возможностей, пытался спасти мир от апокалипсиса, к которому его тащили католики. Да – приказывал убивать людей. Но спасал-то при этом тысячи, если не десятки тысяч других! А я? Я ведь точно так же поступаю. И буду поступать, потому что у меня своё видение правильного. Плохого и хорошего. И какой тогда я?
Разминая затёкшую от долгого лежания шею, я усмехнулся. Рефлексия гуманитария во всей красе! Можно сколько угодно замечать в себе изменения, с опаской наблюдать за превращением пресс-секретаря в пророка, но базовое образование – все эти Чеховы с Чернышевскими и Толстыми за компанию, никуда не денется. Говорят, западному человеку проще жить, чем русскому – у него мозг со школы не забит экзистенциальной херней про тварей дрожащих и право имеющих. А мы вот вечно вязнем в паутине мучительного выбора. В то время, как надо бить морду.
Но я всё же меняюсь. Откаты подобного рода накрывают меня всё реже. И последствия собственных поступков уже не заставляют с надрывом вопить: “Что же я наделал, Господи!” Даже Глеб, и тот заметил. Он, кстати, совершенно прав про мои мотивы устранения Экхарта. Два пророка в одной бочке – это вдвое больше, чем нужно миру. Свою роль немец уже сыграл, а вот в будущем запросто мог испортить мне всё плетение. Ни о каком воздаянии я даже не думал – голый расчёт. Я не для того днями и ночами торчу в поле, создавая возможность снять с доски две фигуры, чтобы мыслить категориями преступления и наказания.
– Ты закончил?
Голос протектора вырвал меня из снежного кружева мыслей. Девушка вбила себе в голову, что во время работы с полем меня нужно охранять, а я не стал её разубеждать. Челиа сидела в кресле и смотрела на меня без выражения. В ореховых её глазах отражался свет настольной лампы, делая взгляд женщины похожим на кошачий. Впрочем, они все немного кошки.
– Да, закончил. Завтра непростой день.
Она вскинула брови. Не интерес, а демонстрация интереса. Тоже, в своём роде, последствия воспитания.