Пророк
Шрифт:
Я открыл перед тобой тайны человеческих сердец, и ты увидел их.
«Нет, нет, – подумал Джон. – Он собирается раскрыть передо мной мое собственное сердце, я знаю!»
А теперь я покажу тебе тайны твоего сердца.
Джон начал понимать, кто он такой. Он не мог отвести взгляд в сторону. Истина мощным потоком излилась в его дух, ум и душу, и он был вынужден посмотреть ей в глаза, признать и узнать ее.
Он не мог больше отрицать Истину. Душа его была полностью обнажена перед Господом.
– Сынок, – когда-то сказав Папа, – Истина преследует
Когти Истины причиняли боль. Они сдирали с него ложь, как коросту, и Джон несколько часов подряд истекал кровью, заглушая крики боли рукавом плаща того самого плаща, который он принял от своего отца.
Наконец, почти в полночь, Карл вернулся в дом Мамы Баррет; бесшумно открыл дверь на заднюю веранду; старательно вытер ноги о коврик; осторожно, медленно повернул дверную ручку и, когда наконец щелкнул язычок замка, тихонько отворил дверь, стараясь свести до минимума ее характерный скрип, – и оказался нос к носу с Мамой, которая сидела за кухонным столом, читая Библию и поджидая его.
Карл представлял собой жалкое зрелище: покрасневшие от слез глаза, измазанное краской лицо.
– Ну и как ты? – спросила Мама.
– Препогано. – Карл не мог подобрать слова, более точно выражающего его состояние.
– Ты видел отца?
Вопрос привел Карла в раздражение.
– Я никогда не видел отца.
Мама подняла одну бровь и наставила палец ему в лицо.
– Да? А если честно?
– Я никогда не видел своего отца и не рвусь увидеть. Там и смотреть то не на что.
Мама поднялась из-за стола и поманила Карла пальцем. Он принялся было упираться:
– Да ну, перестань...
– Это ты перестань.
– Бабушка, я не хочу разговаривать с ним.
– Меня не волнует, будешь ты с ним разговаривать или нет, но меня волнует беспорядок, который ты устроил. Так что пойдем.
Карл последовал за ней. Он не сомневался в своей правоте, но все-таки последовал за ней через заднюю дверь и по дорожке в дедушкину мастерскую, быстро сообразив, как расстроила ее вся эта история.
– Священное Писание говорит: «Гневаясь, не согрешайте:
солнце да не зайдет во гневе вашем». Что ж, солнце зашло, но я еще бодрствую – и я уже устала, и неважно себя чувствую, и хочу отправиться ко сну, зная, что вы двое разберетесь с этим делом, вместо того чтобы шляться по окрестностям, словно два полоумных бродяги в индейской боевой раскраске.
– Бабушка, он просто снова начнет крутить все ту же заезженную пластинку!
Мама Баррет остановилась перед самой дверью мастерской и резко обернулась, чтобы взглянуть Карлу прямо в глаза.
– Нет, сегодня не начнет.
Она открыла дверь – тихо и плавно, словно отодвигая театральный занавес.
Карл переступил порог. Он молчал. Он мог только таращиться.
Там, в углу мастерской, стоял на коленях его отец Джон Баррет, отскребая краску от пола; медленно, размеренно он тер пол тряпкой, потом окунал тряпку в
– Вы оба тут постарались, – мягко сказала Мама, – так что оба и расхлебывайте кашу. – Карл собирался объяснить, почему это бесполезно, но она подняла руку и потрясла головой. – Нет-нет, я привела тебя туда, где желаю тебя видеть. Вы испортили мою собственность, и теперь здесь командую я. Приступай к работе.
Карл оценил взглядом масштаб своего художественного выражения.
– Но это займет всю ночь!
– О нет, гораздо больше времени. Но сегодня вы начнете. – И она стала в дверном проеме со скрещенными на груди руками, всем своим видом показывая, что у него нет выбора.
Карл повернулся, несколько мгновений боролся с внутренним протестом, потом смирился и пошел мимо циркулярной пилы и сверлильного станка, вдоль верстака с развешанными над ним инструментами – и наконец остановился прямо у отца за спиной. Он еще раз взглянул на Маму Баррет, но она только указала пальцем на верстак.
– Вон там, в третьем ящике ты найдешь еще тряпки.
– А как насчет... разбавителя для красок или чего-нибудь вроде этого?
– У твоего отца есть банка скипидара. Уверена, он с радостью поделится с тобой.
А затем она захлопнула дверь, вставляя их наедине.
Карл перевел взгляд на спину отца. Джон Баррет переоделся во все старое: потрепанные джинсы – вероятно, дедушкины, – старая сингя рубашка, уже забрызганная краской, и пара стоптанных рабочих башмаков. Он ни капельки не походил на телеведущего. И продолжал работать, не произнося ни слова.
Карл нашел другую тряпку и опустился на колени поодаль от отца. Он начал оттирать от пола длинную полосу желтой краски, но наконец понял, что без разбавителя не обойтись.
Карл украдкой взглянул на отца. Глаза у Джона Баррет влажно блестели, лицо раскраснелось. Он недавно плакал. А возможно, все еще продолжал плакать.
– Можно взять у тебя немного скипидара?
Отец протянул ему банку, и взгляды их на миг встретились.
Глаза Джона Баррета смотрели на Карла, действительно смотрели. Между ним и отцом сейчас не было ни телевизора, ни камеры, ни сценария, ни телесуфлера, ни заготовленных фраз. Карл смотрел отцу в глаза и не мог отвести взгляд, пока сам отец не опустил глаза в пол.
Тогда Карл спохватился, с усилием отвел взгляд в сторону и продолжал лишь украдкой посматривать на отца, наливая на тряпку скипидар. Что-то в лице Джона Баррета изменилось. Трудно было сказать, что именно, но... сейчас оно казалось мягче. Беззащитное. Теплое. Человеческое. Даже покрытое легкой испариной. Возможно, Карл уже видел это лицо раньше, однажды вечером в квартире отца, в тот раз, когда он сказал: «Я прямо как Папа». «Интересно, как сейчас звучит его голос?»
– Знаешь, – решился Карл, – ты не обязан помогать мне. Я один устроил этот кавардак.