Пророк
Шрифт:
– Никогда раньше его не видел, – сказал Джимми.
– Как он выглядел? Джимми пожал плечами.
– Молодой пижон, в костюме, с дипломатом. Я принял его за коммивояжера.
– Цвет волос?
– Темно-каштановый, возможно, черный.
– Рост?
– Чуть ниже меня. – Джимми был верзилой за шесть футов ростом.
– Тип внешности?
– Европейский.
Джон начинал терять надежду.
– Он оставил визитную карточку или что-нибудь такое?
– Может, спросить у Бадди? – предположил Чак. – В тот день он работал за прилавком. Вероятно, он разговаривал с этим парнем.
– А как долго он оставался здесь? Джимми и Чак снова вопросительно
– Знаете, вовсе даже и недолго. Буквально несколько минут.
Чак кивнул.
– Насколько мне известно, он в основном расспрашивал, как пройти в офис. Потом вошел – и сразу вышел.
– Так... вот вам задание, ребята. Узнайте, кто он такой. Если вы снова увидите его, если знаете кого-то, кто может что-то знать...
Чак и Джимми обменялись взглядами, в которых читалось: трудная задача.
– Хорошо, Джонни, мы сделаем все, что в наших силах. Джон повернулся к Карлу.
– Давай еще раз посмотрим в Папином кабинете. В ходе тщательных поисков никаких кассет они не обнаружили. Теперь Джон был заинтригован до крайности.
– Поехали-ка обратно к Маме. Мы обыщем машину, мастерскую, посмотрим возле магнитофона в гостиной, спросим Маму...
В воскресенье утром они пошли с Мамой в церковь: для Карла такие регулярные походы являлись одним из условий его проживания в Мамином доме, а Джон хотел попробовать возобновить посещение церкви – на радость или на горе. Это оказалось не так уж и плохо.
Культура пятидесятнической церкви и манера богослужения – сделай все от тебя зависящее и успокойся на этом – представляли собой, конечно, своеобразное явление, которое тебе либо нравится, либо нет; но Бог пребывал там, и Джон чувствовал Его присутствие.
И снова он услышал голос Господа. Он услышал голос Господа в пении хора, в свидетельствах прихожан, в любви и соучастии, а особенно в Слове Божьем. Джон слышал этот голос в возрасте десяти лет и слышал его сейчас. Иисус есть Добрый Пастырь, вспомнил он, и Его паства знает Его голос; они узнают все тот же вечный голос Истины, все тот же неизменный, благочестивый голос и, конечно же, все ту же непреходящую любовь и милость. Вероятно, Джон еще не вернулся домой, но он уже чувствовал близость дома.
Что же касается Карла... «Давай займемся лодкой», – сказал он. По завершении воскресного обеда они убрали все со стола и загрузили посудомоечную машину, а Мама устроилась в Папином кресле, накрывшись пледом по подбородок и закрыла глаза. Джон подумал, что такого рода деятельность – или бездеятельность – кажется ужасно привлекательной, но идея Карла легко восторжествовала над соблазном, и они отправились в мастерскую.
– Я все пытаюсь проверить, – признался Карл, когда они начали подготавливать ребра лодки для склеивания. – Слушай, я хочу, чтобы Бог был, хочу, чтобы Он существовал. А если Он существует, я хочу, чтобы Он говорил со мной. Но сейчас... я вроде как выжидаю и наблюдаю.
Джон отмечал на киле места, где нужно просверлить отверстия для шурупов.
– Да, я тебя понимаю. – На самом деле Джон понимал то, что Карл все испытывает, все исследует – особенно своего отца – с целью проверить, не начинает ли образовываться некое прочное основание под всем этим зыбучим песком. Выжидает и наблюдает? Джон чувствовал, что сам занимается тем же даже сейчас. В Боге он не сомневался. Но Джон Баррет – совсем другое дело.
Чтобы не резко, а плавно перевести разговор на другую тему, Джон сказал:
– Ну что ж, давай послушаем
У Папы была маленькая магнитола, на которой он прослушивал записи проповедей и музыку, когда работал в мастерской. Найти ее было нетрудно; Папа хранил ее в надлежащем месте, на полке над верстаком, помеченной табличкой «радио». Сейчас они поставили магнитолу на верстак поближе к своему рабочему месту, а рядом положили стопку кассет, найденных в Папиной машине, в спальне, в мастерской, возле стереомагнитофона в гостиной, в чулане и во всех прочих уголках, о которых Мама могла вспомнить как о местах возможного хранения пленок. В основном это были пленки с проповедями, о чем и свидетельствовали надписи на кассетах. На некоторые Папа переписал старые пластинки, чтобы иметь возможность слушать их в машине. Но некоторые кассеты оставались самым подозрительным образом не надписанными, и Джон хотел внимательно все их прослушать.
Так – когда Джон с Карлом начали склеивать и скреплять детали лодки начался вечер старой религиозной культуры. Они прослушали один за другим несколько евангелистских квартетов южан – с громоподобными басами, высокими чистыми тенорами и дребезжащими роялями. Далее следовал брат такой-то, который приносил вам дыхание новой жизни из такой-то и такой-то церкви в Калифорнии. И Пасхальная кантата в исполнении церковного хора, записанная из заднего ряда зала и звучащая так, словно хор находился в десяти милях от слушателя; за ней следовал очень отдаленный и неразборчивый голос, выступающий на митинге протеста против абортов и заглушаемый громким шипением и треском пленки. Стрелки часов описывали круг за кругом, пленки крутились одна за другой, и Джон пытался работать, оставив один палец чистым от клея, чтобы нажимать кнопку перемотки вперед. Не требовалось много времени, чтобы понять, что та или иная кассета не содержит никакой важной информации, проливающей свет на смерть Папы или сделанное им открытие, но все же...порой Джон медлил вынимать кассету из магнитофона, поскольку ее содержание значило для него еще что-то: оно воскрешало живые воспоминания об отце.
Они работали, они слушали, и время от времени Джин делился воспоминаниями.
– Шестнадцатипенсовые, – сказал он посмеиваясь. – Папа обожал Шестнадцатипенсовые гвозди. Их и смолу «Атко».
– А? – спросил Карл. Вопрос напрашивался сам собой.
– Ну, понимаешь, Шестнадцатипенсовые гвозди... Они служили скрепляющим элементом в каждом крупном Папином проекте, вроде этой мастерской, где мы сейчас находимся. Ее просто не было бы без старых добрых шестнадцатипенсовых гвоздей. Но их можно использовать по самому разному назначению: вбивать в стены и вешать на них одежду или картины, использовать в качестве вешек и колышков, когда заливаешь цемент в опалубку, ковырять ими в зубах... Я хочу сказать, это просто очень простые, незамысловатые, функциональные гвозди. Папа их любил.
Карл кивнул.
– А смола «Атко»... Ну, скажу тебе, ее всегда было здесь хоть залейся.
– А что это такое?
Джону стоило только заглянуть под верстак, чтобы найти банку с черной вязкой жидкостью.
– Ее используют для замазки щелей в крыше. Знаешь, склеивают полосы рубероида, гидроизоляционного материала, замазывают головки гвоздей. Отличная штука.
– Понятно.
– Но Папа использовал ее и для того, чтобы лечить раны на стволах яблонь это было дешево и сердито. Мы сейчас говорим о практичности, о славной, приземленной практичности. – Потом Джон рассмеялся. – Словно мазь «Вике».